Песнь о Трое

— Дай мне вожжи.

Их звали Ксанф, Балий и Подарг, и я к каждому обратился по имени, прося открыть мне свое сердце. Они меня поняли, пусть и не было рядом Патрокла, чтобы за них ответить. Ну, вот и замечательно! Я мог думать о нем без чувства вины.

Не нуждаясь в кнуте, они снова ринулись в бой. Они были достаточно крупными, чтобы разметать амазонских лошадей в стороны. Выкрикивая свой боевой клич, я отдал вожжи Автомедонту и взялся за Старый Пелион. Царица Пентесилея была почти на расстоянии удара и продвигалась все ближе, ряды ее воительниц смешались еще больше, чем раньше. Бедная женщина, у нее не было дара командовать. Ближе, ближе… Чтобы избежать столкновения с моей упряжкой, ей пришлось направить свою белую кобылу в сторону. Ее палевые глаза сверкали, ее бок был открыт Старому Пелиону, как подарок. Но я не смог бросить копье. Я поприветствовал ее и приказал отступать.

Амазонская лошадь без всадницы — похоже, они все были кобылами, — была привязана к собственным ногам, потому что наступила одной из них на лежащие на земле поводья. Когда Автомедонт проезжал мимо, я нагнулся, вытащил поводья у нее из-под копыт и заставил пойти следом.

Как только сутолока боя осталась позади, я выпрыгнул из колесницы и принялся рассматривать амазонскую лошадь. Понравится ли ей мужской запах? Как мне залезть в этот кожаный каркас?

Автомедонт побледнел.

— Ахилл, что ты делаешь?

— Она не боится умереть и потому заслуживает лучшей смерти. Я сражусь с ней как равный, на спине лошади, ее секира против моей.

— Ты сошел с ума? Мы не ездим верхом!

— Сейчас нет, но, увидев, как это делают амазонки, неужели ты думаешь, будто мы не научимся?

Я вскарабкался кобыле на спину, встав на колесо колесницы как на ступеньку; по углам каркас заканчивался массивными шишкообразными выступами, а это означало, что мне было довольно трудно в нем устроиться, потому что он был очень мал. Но как только мне это удалось, я поразился. Держать спину прямо и сохранять равновесие было так просто! Единственную трудность представляли ноги, которые свисали без опоры. Кобыла дрожала, но мне, похоже, посчастливилось выбрать животное с мирным характером; когда я хлопнул ее по холке и дернул за поводья, чтобы развернуть ее кругом, она послушалась. Я сидел верхом — первый мужчина в ойкумене, кто это сделал.

Автомедонт передал мне секиру, но о щите размером в человеческий рост не могло быть и речи. Один из мирмидонян подбежал ко мне и с широкой улыбкой подал маленький круглый амазонский щит.

С криками восторга мирмидоняне последовали за мной, а я бросился в гущу воительниц, надеясь найти царицу. В давке моя лошадь двигалась не быстрее улитки и поэтому могла лучше ко мне привыкнуть. Возможно, мой вес ее пугал.

Увидев царицу, я издал боевой клич. Ответив диким, завывающим криком, она развернулась, чтобы стать ко мне лицом, коленями понукая белую кобылу идти сквозь толпу — я выучил новый трюк, — отбрасывая лук за спину и кладя правую руку на золотую секиру. Резкий приказ заставил ее воительниц отступить в сторону, образовав полукруг, а мирмидоняне с радостью сделали его полным. В других частях поля боя битва, должно быть, шла своим чередом, ибо среди мирмидонян-наблюдателей я увидел воинов Диомеда и чернявое, неприятное лицо его двоюродного брата Терсита. Что здесь делает Терсит? Он был со-начальником лазутчиков Одиссея.

— Ты — Ахилл? — спросила меня царица на ужасном ахейском наречии.

— Да, я!

Она рысью подъехала ближе, держа секиру вдоль кобыльей лопатки, прикрываясь щитом. Зная свою неопытность в такого рода поединках, я решил сначала заставить ее показать все свои приемы, положившись на удачу в том, что мне удастся избежать неприятностей, пока я не почувствую себя увереннее. Она развернула своего скакуна боком и повернулась, как молния, но я вовремя отъехал в сторону и принял удар на щит из бычьей кожи, жалея, что у меня нет такого же размером, но железного. Ее лезвие глубоко вонзилось и вышло из кожи так чисто, как нож из сыра. Она не умела командовать, но умела драться. Как и моя гнедая кобыла, которая знала, когда повернуть, раньше меня. Учась на ходу, я взмахнул секирой и промахнулся всего на ладонь. Потом я попытался применить ее собственный прием, ринувшись на белую кобылу. Ее глаза широко раскрылись, и из-за края шита я увидел, что она надо мной смеется. Изучая друг друга, мы обменивались ударами с возрастающей скоростью, секиры гудели и сыпали искрами. Я чувствовал силу ее руки и признавал ее отточенное мастерство. Ее секира была намного меньше моей и предназначалась для одной руки, что превращало ее в очень опасного врага; лучшее, что я мог сделать с собственным оружием, — это схватиться за его рукоятку намного ближе к острию, чем обычно, одной правой рукой. Я старался держаться справа и принуждал ее изо всех сил напрягать мускулы, отражая каждый ее выпад с силой, которая пронизывала ее до мозга костей.