Песнь о Трое

Во мне поднялась такая же ярость, как та, которую я почувствовал, увидев Ифигению мертвой на жертвеннике, и я позабыл все правила боя, которым меня учили Хирон с отцом. Я прыгнул на врага с пронзительным криком, прямо под острие его лезвия, высоко подняв секиру. Оступившись, он отпрыгнул назад, меч выпал у него из рук, и я изрубил его оружие на куски. Он забросил за плечи щит почти в человеческий рост, чтобы тот прикрывал ему спину, повернулся и побежал, в диком бешенстве расталкивая троянское войско, крича, чтобы ему дали копье. Кто-то сунул оружие ему в руку, но я был слишком близко от него, чтобы он смог им воспользоваться. Он продолжал отступать.

Я бросился за ним в смыкающиеся ряды троянцев. Ни один из них не нанес мне удара, то ли потому, что они были слишком напуганы, то ли потому, что уважали древние правила поединка, — я так никогда этого и не узнал. Толпа постепенно редела, пока битва не осталось позади и выросший перед нами утес не заставил Кикна, сына Посейдона, остановиться. Лениво описывая копьем круги, он повернулся ко мне. Я тоже остановился, ожидая броска, но он предпочел использовать копье в качестве остроги, а не дротика. Мудро, поскольку у меня были и секира, и меч. Когда он послал острие вперед, я отскочил в сторону. Снова и снова он метил мне в грудь, но я был молод и так же быстр, как мог бы быть мужчина намного легче меня. Я увидел возможность для удара, нанес его и рассек копье на две части. У него остался только кинжал. Он нащупал его, еще не побежденный.

Я никогда не желал ничьей смерти так сильно, как этого шута, — но не чистой смерти, от секиры или меча. Бросив секиру, я стянул через голову тяжелую перевязь, на которой висел мой меч, кинжал последовал за ними. Наконец-то веселость сошла у него с лица. Наконец-то он почувствовал ко мне уважение, которое я поклялся у него вырвать. Но он все еще болтал!

— Так как тебя зовут, увалень? Ахилл?

Я не мог ответить — меня поглотила злость. Он не был богом настолько, чтобы понимать, что поединок между мужами из царских родов обычно молчалив настолько же, насколько священен.

Не успел он вытащить свой кинжал, как я прыгнул на него и он растянулся на земле; он поднялся на ноги и шагнул назад, но его пятки натолкнулись на гребень у основания утеса. Он перелетел через гребень и распластался на отлогой скале позади него. Прекрасно. Я взял его за подбородок одной рукой и, используя другую в качестве молота, разбил ему лицо в кашу, сломав каждую кость, которая соприкоснулась с моим кулаком, не заботясь о ранах, которые мог при этом нанести себе самому. Завязки его шлема развязались; я схватил длинные, болтающиеся ремешки и крепко затянул их у него под челюстью, обвил вокруг шеи и встал коленом ему на живот, затягивая ремешки все сильнее, пока его изувеченное лицо не почернело, а глаза не выпучились, превратившись в шары с красными прожилками, в которых светился ужас.

Я выпустил ремешки из рук только тогда, когда он наверняка был уже мертв; к тому времени он больше напоминал какой-то предмет, нежели человека. Когда я понял, насколько глубока моя страсть к убийству, у меня к горлу на мгновение подкатила тошнота, но я поборол слабость и взвалил Кикна на плечи, зашвырнув его щит себе за спину, чтобы защитить ее от троянцев, когда я пойду обратно через их ряды. Я хотел, чтобы мои мирмидоняне и все остальные увидели, что я не потерял ни врага, ни победы.

У края поля битвы меня встретил маленький отряд под предводительством Патрокла; мы вернулись обратно к своим целыми и невредимыми. Но я задержался, чтобы бросить Кикна под ноги его собственным воинам; его распухший язык торчал меж искромсанных губ, глаза так и остались вытаращенными.

— Меня зовут Ахилл!

Троянцы бросились прочь. Муж, которого они почитали бессмертным, оказался таким же человеком, как они сами.

Дальше последовал ритуал, которым всегда завершался исход смертельных поединков между членами царских родов: я сорвал с него доспехи, ставшие моей добычей, и отправил труп в сигейскую навозную яму, где его съедят городские собаки. Но сначала я отрезал ему голову и насадил на копье. Это было ужасное зрелище — голова с раздробленным лицом и незапятнанным золотом волос. Я отдал ее Патроклу, который воткнул копье в гальку, как знамя.

Троянцы в конце концов дрогнули. Поскольку они знали, куда бежать, то легко от нас оторвались; их отступление было довольно организованным. Они бежали, и Сигей был наш.