У нас всегда будет Париж

— Еще вина? — тихо спросил он и почему-то наполнил ее бокал до краев.

Они долго сидели, разглядывая друг друга, наслаждаясь вином и слушая стук теннисных мячей, которые летали туда и обратно, как послушные, кроткие голуби на фоне вечернего неба. Видимо, на кортах было немало завсегдатаев, приехавших поиграть в свое удовольствие.

Бернард прочистил горло, взял нож и стал водить им по скатерти.

— Думаю, — сказал он, — это и есть способ решения наших нетривиальных проблем.

Он очертил на скатерти удлиненный прямоугольник и провел линии вдоль и поперек, чтобы вышло похоже на теннисный корт.

Поверх теннисной сетки Тримбл с женой провожали взглядом удаляющиеся фигуры Чарльза Уильяма Бишопа и Карлотты де Вега Монтенегро. Те качали головами, понурив плечи в лучах полуденного солнца.

Жена Бернарда полотенцем промокнула пот у него на щеках; он тоже коснулся полотенцем ее щеки.

— Ай да мы! — сказал он.

— Как по нотам! — ответила она.

Они посмотрели друг на друга, и каждый отметил усталый от приятного времяпрепровождения, но вполне довольный взгляд.

Собачья служба

Молодой пастор Келли бочком протиснулся в кабинет отца Гилмана, помедлил и огляделся по сторонам, как будто собирался выйти, чтобы тут же зайти снова.

Подняв голову от бумаг, отец Гилман спросил:

— Что-то случилось, отец Келли?

— Даже не знаю, — ответил тот.

Отец Гилман не выдержал:

— Не могу понять, ты ко мне или от меня? Прошу, заходи, присаживайся.

Отец Келли робко шагнул через порог кабинета и наконец сел, не сводя глаз со старого священника.

— Итак? — поинтересовался отец Гилман.

— Итак, — подхватил отец Келли. — В общем, все это как-то нелепо и странно — может, и говорить не стоит.

Тут он умолк. Отец Гилман выжидал.

— Речь идет о той собаке, святой отец.

— О какой собаке?

— О той, что кормится при больнице. По вторникам и четвергам этот пес тут как тут: ему повязывают красный шейный платок, и он сопровождает отца Риордана, когда тот обходит больничные палаты второго и третьего этажей: одно крыло, другое, наверх, а потом вниз, на выход. Пациенты в этой собаке души не чают. Она им поднимает настроение.

— Ах да. Припоминаю этого пса, — сказал отец Гилман. — Какое благо, что к больнице тянутся такие животные. Но что тебя тревожит?

— Видите ли… — начал отец Келли. — У вас сейчас найдется минутка, чтобы взглянуть? Он занимается весьма необычным делом.

— Необычным? В каком смысле?

— Понимаете, святой отец, — сказал отец Келли, — на этой неделе пес дважды приходил в больницу один и сейчас прибежал снова.

— А отец Риордан? Разве он не на обходе?

— Нет, святой отец. О том и речь. Пес совершает обход сам по себе, в отсутствие отца Риордана.

Отец Гилман фыркнул.

— Только и всего? Очевидно, собачка весьма смышленая. Как та лошадь, которая в годы моего детства возила молочный фургон. Она сама знала, куда сворачивать и у каких домов останавливаться — молочнику даже не приходилось ее понукать.

— Нет-нет. Здесь другой случай. По-моему, собака не так проста, но что у нее на уме — не могу понять, а потому решился позвать вас, чтобы разобраться на месте.

Отец Гилман со вздохом поднялся с кресла.

— Так и быть, пойдем, надо взглянуть на таинственное животное.

— Сюда, святой отец, — сказал отец Келли и провел его по коридору, а потом вверх по лестнице на третий этаж.

— Полагаю, святой отец, пес где-то здесь, — предположил молодой священник. — Да вот же он.

Пес с красным платком на шее вышел из семнадцатой палаты и направился, не обращая на них никакого внимания, к восемнадцатой.

Оставшись в холле, они видели, как собака села у койки и будто бы стала чего-то ждать.

Тяжелобольной пациент заговорил, отец Гилман и отец Келли прислушались, но не смогли разобрать его шепот; а пес между тем безропотно сидел подле кровати.

Наконец шепот умолк. Пес вытянул переднюю лапу, дотронулся до койки, немного выждал и направился в следующую палату.

Отец Келли покосился на отца Гилмана.

— Ну, каково? Что там происходило?

— Боже праведный, — выдавил отец Гилман. — Сдается мне…

— Что, святой отец?

— Сдается мне, пациент исповедовался псу.

— Но это невозможно.

— Ты же видел. Невозможно, а вот поди ж ты.