Другие люди: Таинственная история

Или могло бы быть, подумала она. Могло бы.

Все вместе они проследовали цепочкой по коридору второго этажа. Если бы у Мэри было время, она задумалась бы о том, зачем людям требуется так много пространства и вещей, которые его заполняют. Между предметами оставалась уйма свободного места. Но она была ошеломлена, чувства ее болезненно обострились, и она мечтала лишь о том, чтобы то, что должно случиться, произошло поскорее.

— Вот мы и пришли, — сообщила Мардж.

Мэри снова почувствовала, что голова ее превращается в раскаленный шар. Мардж нерешительно остановилась на пороге. Сзади к Мэри подошел Джордж, она ощутила исходящий от него запах земли и его замедленное дыхание.

— Конечно, сейчас здесь все по-другому, — пояснила Мардж, положив руку на белый кругляш дверной ручки, — Она ведь… Эми не была здесь уже… дай бог памяти… восемь или девять лет. Теперь это комната для гостей. Но кое-что осталась еще с тех времен.

Дверь отворилась. Они вошли внутрь, и она снова захлопнулась.

Комната пристально разглядывала Мэри с головы до ног. Это была совершенно обычная комната, которая с величайшим подозрением изучала посетительницу. Покрытый белой скатертью стол нежился на солнышке у окна. На пару мгновений он задержал на ней взгляд, потом опустил его и вновь превратился в обычный стол. Узкая кровать жалась в углу, прикрыв изголовье подушками. Со всех оклеенных обоями стен на нее поглядывали извивающиеся эльфы и гоблины, которые когда-то наверняка порождали вязкие ночные кошмары, но сейчас ничем не отзывались в ее душе. Пожилые часы неторопливо тикали на туалетном столике. Они демонстративно отвернулись от Мэри и презрительно спрятали от нее лицо, напоминая раздосадованного человечка, который, сложив руки на груди, раздраженно отбивает такт ногой. Мэри поймала собственный взгляд в зеркале. И зеркало откровенно ответило ей, что и ему неизвестно, ее ли это комната, и что если чья-то живая душа когда-то и обитала в этих стенах, то она давным-давно испарилась или умерла.

— Что это? — нарушила тишину Мэри, чтобы скрыть смятение.

На каминной полке чуть наклонно выстроились фотокарточки в металлических рамках. Мэри и Мардж подошли ближе и одновременно устремили взгляды на полку. С карточек им махали и кивали разношерстные группки людей. На одной из фотографий в лучах солнца радостно вилял хвостом пес в надежде, что фотоаппарат запросто может оказаться прекрасным лакомством. Тут же стояло фото Джорджа и Мардж — они прижимались щекой к щеке как приклеенные. Была и еще одна фотография — большего размера и менее чопорная, с которой смотрели мужчина, женщина и девочка, стоящие в поле на фоне тревожного сумрачного неба. Мужчина был высоким и угловатым, с растрепанной седой шевелюрой. Рассеянно улыбаясь, он отвернул в сторону узкое лицо. Женщина — худощавая и смуглая, пожилая, но все еще женственная, все еще с игривым огоньком в глазах — положила руку ему на плечо. В лице ее чувствовалась мягкая настойчивость. А между ними стояла девочка.

— А это Малышка, — сказала Мардж, — Много лет назад, конечно.

— Ага. А кто они такие?

— Это профессор, — с придыханием произнесла она, — И миссис Хайд.

Мэри повернулась к даме:

— А разве не вы миссис Хайд?

— Что? О боже, конечно нет! Господь с вами. Мы тут просто, так сказать, следим за домом, пока профессор в отъезде.

— А, вот оно как…

— Миссис Хайд… — Лицо дамы вытянулось. Она прижала руку к черному лифу своего платья, — Я ведь траур ношу не по Эми, понимаешь.

— Простите.

Значит, она действительно разбила ей сердце, подумала Мэри. Эми разбила-таки ей сердце.

Мардж снова взглянула на полку. С последней фотографии, непринужденно подперев кулаком подбородок, вдумчивым и исполненным терпения взглядом на посетителей пристально смотрел изящный юноша.

— Это Майкл, — сдавленно выговорила Мардж, — Теперь он, конечно, знаменитость. Он позвонил профессору, когда обо всем этом услышал. Такой заботливый мальчик. — Она отвела глаза. — Не то что Эми, — тихо добавила она.

Остаток этого раскаленного дня Мэри провела, сидя на скамейке в парке неподалеку и наблюдая за выбравшимися на отдых семействами, тесно сгрудившимися на расстеленных пледах. Голосистые детишки визжали и плакали, что-нибудь проливали и удирали. Раньше или позже почти всех их награждали шлепками и подзатыльниками, как правило вполне увесистыми и злобными. Их рослые стражи то и дело вздорили и переругивались, а то и просто раздражались из-за жары и взаимной неприязни. Там, собственно говоря, было несколько семей, в которых ни у кого не было времени на других — совсем не было времени, не было времени, и точка. Но когда на город опустился вечер и весь запас света был израсходован, семьи расходились по домам все равно вместе, обычно парами: большие держали за руку малышей, а старики плелись позади.