Талтос

Где ключ? Носил ли он его на цепочке вокруг шеи? Она не помнила. Она хотела открыть дверь, взять куклу в руки, крепко прижать к груди – хоть на одно мгновение.

Что происходит, когда скорбь доводит до безумия, когда скорбь затмевает другие мысли, чувства, надежды, мечты?

Наконец наступило изнеможение. Тело молило о сне, о покое. Она стремилась лечь, чтобы отдохнуть и не страдать. Ничто не изменилось. Куклы немигающе уставились в пространство – так всегда смотрят куклы. И земля пожирает все то, что похоронено в ней, как это всегда было и всегда будет. Но какая-то усталость охватила душу, и казалось возможным, просто возможным, что можно повременить с рыданиями, отсрочить страдания и отлежаться внизу вместе с куклами, покончить с этим, потому что все это схлынет только тогда, когда ты так же мертва, как они.

Он был здесь. Стоял перед стеклянными витринами. Его невозможно спутать с кем-то другим. Не было никого столь высокого, но дело даже не в этом; она слишком хорошо изучила его лицо, очертания его профиля.

Он услышал в темноте ее легкие шаги по коридору. Но не двигался. Он просто прислонился к оконной раме и наблюдал, как светлеет снаружи, как бледнеет чернота, обращаясь в белесое молоко, и звезды растворяются в нем, словно расплавляясь.

Что он подумал? Что она пришла с намерением встретить его?

Она чувствовала себя разбитой, слабой, неспособной решить, что делать. Может быть, следует, если возможно, пересечь коридор, встать подле высокого человека и смотреть вниз, на дымчатую тьму раннего утра над крышами и башнями, на фонари, мерцающие вдоль подернутых туманом улиц, на дым, подымающийся кольцами и спиралями из сотен дымовых труб.

Она так и поступила. Она встала возле него.

– Мы ведь любим друг друга теперь, – сказал он. – Разве не так?

Его лицо было печально. Это причиняло ей боль. Это была свежая боль, разбередившая старую рану, нечто мгновенное, что могло довести до слез, проникнув туда, где прежде были лишь чернота и пустота, где царил ужас.

– Да, мы действительно любим друг друга, – подтвердила она. – От всей полноты сердец.

– И мы сохраним это чувство, – тихо произнес он.

– Да, навсегда. Пока живем. Мы друзья, и мы всегда будем друзьями, и ничто, буквально ничто не сможет заставить нас нарушить обещания, которые мы дали друг другу.

– И я буду знать, что вы здесь. Это так просто.

– И когда вы решите, что одиночество долее невыносимо, приходите. И оставайтесь с нами.

Он только теперь обернулся к ней, словно раньше опасался взглянуть ей в глаза. Небо быстро бледнело, комната заполнялась светом, открывалась во всю ширь, и лицо его выглядело усталым, но казалось почти совершенным.

Один поцелуй, один целомудренный и молчаливый поцелуй, не больше. И крепкое пожатие пальцев.

И затем она вышла, сонная, больная, довольная, что дневной свет хлынул вниз, на мягкую постель.

«Теперь я могу спать. День настал. Наконец я смогу уснуть, укрыться под мягкими покрывалами рядом с Майклом».

Глава 32

Выло слишком холодно, чтобы выйти из дому, но зима была не властна над Нью-Йорком. И если маленький человек хотел встретиться в траттории, значит, так и должно быть.

Эш не имел ничего против прогулки. Ему не хотелось быть одному в пустынных комнатах в башне, и он был твердо уверен, что Сэмюэль уже идет ему навстречу. Никто не сможет заставить его повернуть назад.

Он радовался толпам на Седьмой авеню, устремившимся в ранних сумерках к ярким витринам магазинов, заполненным щедро раскрашенным восточным фарфором, великолепными часами, изящными бронзовыми статуэтками, шерстяными коврами и шелком – всеми сокровищами, которые выставлялись на продажу в этой части города Пары спешили на обед, чтобы поспеть к началу концерта в «Карнеги-холл» и послушать молодого скрипача, ставшего мировой сенсацией. У билетных касс выстроились длинные очереди. Модные бутики еще не закрылись. Снег падал мелкими хлопьями, и казалось, ему не удастся покрыть ни тротуары, ни асфальт на проезжей части – помешает непрерывный поток машин и человеческих ног.

Нет, это вовсе не плохое время для прогулки. Это плохое время для попытки забыть, что ты только что обнимал друзей – Майкла и Роуан – в последний раз и неизвестно, когда встретишься с ними снова.

Разумеется, они не знают, что таковы правила игры – жест, которого требовали его сердце и его гордость, но более чем вероятно, они не были бы удивлены. Они провели вместе четыре дня и все это время говорили с ним. И теперь он отнюдь не был уверен в их любви, так же как и в тот первый момент в Лондоне, когда впервые их увидел.