Прощай, печаль

Но прошло всего лишь пять минут. Он вдруг почувствовал, что краснеет и что у него, как у влюбленного сопляка, все на лице написано, и он стал инстинктивно прятаться от взглядов прохожих, слава богу, крайне редких! Он даже не осмелился вернуться в кафе, несмотря на то, что жажда его так и не отпускала. Его гораздо больше страшила встреча с Матильдой, чем предстоящая смерть от рака через шесть месяцев. Всю свою жизнь он придавал больше значения ценностям эстетического и сентиментального, нежели материального порядка, и, разумеется, это причиняло ему немало неприятностей хотя бы с Элен, которая не в состоянии была понять, как могло неуемное плотское влечение оказаться сильнее неизбежности супружеской сцены, или как увлечение архитектурной задачей способно было напрочь затмить опыт, полученный от общения с недобросовестными подрядчиками. И, убивая время, покупая розы, Матье повторял про себя номер дома – двенадцать. Дом этот оказался особняком ХVIII века, похожим на другие, и Матье вошел туда строго в назначенное время. В центре очаровательного дворика, вымощенного неровными плитками, торчало смешное, одинокое дерево. Охваченный могучим порывом, Матье промчался через дворик, задержался у двери квартиры первого этажа и с тем же воодушевлением позвонил. Дверь тотчас же открылась – на пороге стояла Матильда, которая совсем не переменилась, удовлетворенно подумал Матье, принимая ее в объятия или, точнее, попав в ее объятия.

«Я вернулся, – подумал Матье, – вот я и вернулся!» И несказанное блаженство, первое в этот адски трудный день, охватило его целиком, заставив закрыть глаза.

Матильда потащила Матье внутрь квартиры и повернула его к окну так, что он оказался на свету, а она – в тени, правда, это продолжалось какую-то долю секунды – Матильда применяла этот тактический прием, когда боялась, что плохо выглядит. Он это понял и поддержал игру.

На Матильде было длинное домашнее платье-халат гранатового цвета со стоячим воротником в русском стиле, подчеркивавшее высокие скулы, удлиненные, сияющие глаза, пухленькие губки; будучи гибридом современной женщины и женщины из прошлого, женщины романтической и женщины свободной, характер которой представлял собой сплав противоположностей, Матильда могла покорить любого по собственному выбору. Да, для Матье вчерашнего или позавчерашнего и речи бы быть не могло о том, чтобы сказать Матильде правду; речь могла идти только о том, как она восхитительна. Но было ясно, что новый Матье, Матье сегодняшний, Матье обреченный, должен бы лучше помолчать и скрыть от единственного человека, которого он любил, приближение роковой даты…

– Ты, как всегда, великолепен!

И она, широко улыбаясь, стала пристально и бесстыдно разглядывать Матье.

– Но ведь я постарел, – проговорил Матье. – Пусть даже самую малость.

– Да, вот здесь. И еще здесь и здесь…

Она указательным пальцем дотронулась до его лба, провела им по складкам вокруг губ и на щеках и заявила:

– Но ведь это же зрелость! Очарование зрелости, которое столь красит мужчин, но которого, как понятия, не существует для женщин, на что спешу обратить твое внимание…

– Ты не изменилась, – заявил Матье со всей искренностью.

Она рассмеялась и потянула Матье за руку:

– Садись вот здесь. Вот тут, против окна. Что касается меня, то я старею. Увы! Вынуждена напомнить тебе, что ты, как всегда, на семь лет меня моложе. А сейчас тем более!

– Зато ты, как всегда, соблазнительна. Полагаю, что ты, конечно, этим пользуешься? – проговорил он со столь подчеркнутым злопамятством, что оба громко расхохотались.

«О господи! Да ведь эта женщина принадлежала мне, была спутницей моей жизни!» И он вспомнил ее именно такой. Вспомнил, каким сам был когда-то. Ему не следовало мириться с их разрывом! И тут даже близкая смерть отошла на второй план. Да, есть смысл жить! Да, есть смысл жить несмотря ни на что! И едва он почувствовал величайшее облегчение, прежнее блаженство, как разразился отрывистыми, бурными, неуместными рыданиями, отчего согнулся пополам перед сидящей потрясенной Матильдой.

– Прости! – выдавил он из себя. – Прости, но я пришел… пришел тебе сказать… ибо я никому не хотел об этом говорить, кроме тебя, поскольку я никого не любил, кроме тебя, и ты об этом знаешь… Вообрази, у меня одна штука в легких, которая… Короче говоря, через шесть месяцев… иными словами, в моем распоряжении только шесть месяцев… И весь этот идиотизм… – добавил он с надрывом, указав на улицу за окном и все еще цепляясь за колени Матильды, которая, склонившись к лицу Матье, пыталась поцеловать его сквозь пальцы, залитые слезами, которые он тщетно старался скрыть.