Кислород

Алек кивнул. Он понятия не имел, о чем она говорит. Да и то ли это дерево? Вряд ли. Но тут ее лицо обрело ту особую восковую бледность, которая возвещала о том, что скоро снова нахлынет боль.

— Нам пора ехать, — сказал он.

Она протестуюше взмахнула рукой. Ей хотелось побыть здесь еще. Посидеть в одиночестве. Она ждала кого-то. Она не знала кого. Пока не знала. Но кто-то должен был прийти.

— Я очень устала, — сказала она. — Мне кажется, я не смогу встать.

— Я помогу тебе, когда ты будешь готова, — сказал он.

— Поможешь?

— Когда ты будешь готова.

Он прошел через сад и присоединился к остальным, которые сидели в патио под большим зонтом от солнца.

— Все в порядке?

— Да, — ответил он.

Стефани принесла кувшин домашнего лимонада, и минут двадцать они вели светскую беседу, обмениваясь навязшими в зубах любезностями, чего только Элла смогла избежать, изворачиваясь на стуле, чтобы получше рассмотреть спину Алисы, на которую с плеч свешивались головы забавных зверьков с хищными мордочками — их стеклянные глаза словно жмурились от яркого солнца. Эту сцену она будет помнить всю жизнь, даже когда позабудет и сам дом, и людей, которые в нем жили, и даже зачем они туда ездили. Она спросила об этом у матери, когда та приехала в Нью-Йорк навестить ее и своих внуков (в День благодарения две тысячи тридцать седьмого года), но Кирсти совсем не запомнила норочьих голов, хотя, по ее словам, помнила ясно, как день, грозу, которая застигла их по пути домой, и, конечно же, день рождения свекрови, отмечавшийся неделю спустя. И все, что случилось потом.

12

Когда зазвонил телефон, он тут же схватил трубку, в полной уверенности, что это его связной, который назовет ему время и место для передачи сумки, но это был всего лишь автоматический будильник, сообщавший, что уже половина девятого. Он снова откинулся на подушки. Он лежал на большой кровати, застеленной чистым бельем, в большой чистой комнате. Приглушенные тона, все новое. Большое окно с тюлевой занавеской выходило на узкую улочку. Шума практически не было. На стол со стеклянной столешницей падал профильтрованный солнечный свет.

Подремав еще с полчаса, он стянул с себя простыни и направился в ванную, где открыл гостиничные флакончики с гелем, шампунем и кондиционером и принял душ, подставляя лицо под тугие струи воды. По его подсчетам, за последние двадцать лет ему приходилось останавливаться более чем в двухстах разных отелях, иногда ради удовольствия, но в большинстве случаев — по делу (как будто у него было «дело»!). Ждать собеседования, встречи с продюсером, звонка из дома. Арендованное пространство, где зачастую еще оставались следы предыдущего обитателя: запах табачного дыма или волосок, закрутившийся вокруг цепочки в ванне. Эти следы бывали и более явными. В отеле в Лондоне он однажды обнаружил каплю крови на кафеле в ванной комнате, а в хорошем, рекомендованном отеле Дублина — несмываемый нарост дерьма в унитазе.

В отеле «Опера» на улице Реваи завтрак включался в стоимость номера и подавался в ресторане на первом этаже. Проходя мимо стойки, Ласло помахал рукой, чтобы поздороваться с одетым в жилет администратором, которому накануне вечером сдал на хранение черную сумку (после того, как заглянул в нее у себя в номере) — он был разочарован, обнаружив, что содержимое ее, каким бы оно ни было, тщательно упаковано: под внешним слоем из вощеной бумаги прощупывался еще один слой из толстого пластика. Уже поддавшись искушению сделать маленький надрез — только чтобы посмотреть, что там, — и, встав перед сумкой на колени с маникюрными ножницами в руках, он вдруг оробел, испугавшись, что его посягательство обнаружат и как-нибудь накажут. Квитанция на сумку лежала у него в бумажнике — зеленая полоска бумаги, похожая на те, что выдают в химчистках.

В ресторане было полно посетителей. Повсюду слышалась немецкая речь, реже — английская, иногда — японская. Когда он попросил показать ему свободный столик, официантка слегка удивилась, что к ней обратились по-венгерски. Она нашла ему спокойное место рядом с двумя сухопарыми седовласыми дамами, которых Ласло немедленно причислил к помешанным на искусстве старым девам — они собирались провести весь день в Национальной галерее, уделив особое внимание фрагментам створчатого алтаря. Дамы приветствовали его бодрым «Gruss Gott!»^[62]. Он кивнул в ответ, улыбнулся и направился к шведскому столу выбирать себе завтрак. Салями, манго, французские сырки, завернутые в фольгу. Сахарные кексы. Богатые клетчаткой злаковые хлопья. Яйца вкрутую. Все это выглядело до странности неаппетитно, сваленное в кучу, живая иллюстрация представления управляющего об изобилии.

---

62 Добрый день! (Южногерманское приветствие.)