– Марулло, – сказал он. – Мистер Марулло пришел. Он к тебе.
– Это еще зачем? – удивилась Мэри.
– Ну, пригласи его войти.
– Я приглашал. Он хочет поговорить с тобой во дворе.
– Итен, что это значит? Не выйдешь же ты в халате. Сегодня первый день Пасхи.
– Аллен, скажи мистеру Марулло, что я не одет. Пусть зайдет попозже. Но если что-нибудь срочное и он хочет поговорить со мной с глазу на глаз, я впущу его с парадного хода.
Аллен исчез.
– Не представляю, что ему понадобилось? Может, лавку ограбили?
Аллен снова влетел в кухню.
– Пошел к парадному.
– Только чтобы он не вздумал портить тебе завтрак. Слышишь, милый?
Я прошел через весь дом и отпер парадную дверь. На крыльце стоял Марулло, нарядившийся к пасхальной мессе во все самое лучшее, а лучшее у него было: черный шевиотовый костюм и жилетка с пропущенной по ней массивной золотой цепочкой от часов. Черную шляпу он держал в руке, а сам улыбался вымученной улыбкой, точно собака, когда на нее прикрикнут.
– Входите.
– Нет, – сказал он. – Я только одно слово. Я слышал, что этот тип предлагал тебе заработать?
– Да?
– Я слышал, что ты выгнал его вон.
– Кто это вам доложил?
– Не скажу. Нельзя. – Он снова улыбнулся.
– Ну, так, собственно, что же? Вы намекаете, что зря я отказался?
Он шагнул вперед, взял мою руку и весьма церемонно тряхнул ее – вверх и вниз, вверх и вниз.
– Ты молодец, – сказал он.
– Может, просто он мне мало посулил?
– Шутишь? Ты молодец. Вот и все. Молодец. – Он полез в свой оттопыренный боковой карман и вытащил оттуда кулечек. – Вот, возьми. – Потом похлопал меня по плечу и, сам не свой от смущения, повернулся и быстро зашагал прочь. Его короткие ноги так и мелькали, из-под тугого крахмального воротничка выпирала багровая складка загривка.
– Ну, что он?
Я заглянул в кулек – разноцветная карамель в виде пасхальных яиц. У нас в лавке ее была целая стеклянная банка.
– Принес гостинец ребятам, – сказал я.
– Марулло? Принес гостинец? Быть не может.
– Тем не менее.
– С чего это он? Никогда с ним раньше этого не бывало.
– Наверно, от любви ко мне.
– Может быть, я не все знаю?
– Гусиная травка, на свете восемь миллионов вещей, которых мы оба с тобой не знаем. – Дети смотрели на нас во все глаза, стоя в дверях кухни. Я протянул им кулек. – Это вам от одного вашего поклонника. Только не набрасывайтесь до завтрака.
Когда мы одевались, чтобы идти в церковь, Мэри сказала:
– Хотела бы я все-таки знать, в чем тут дело.
– Ты про Марулло? Должен тебе признаться, дорогая, что я тоже хотел бы это знать.
– Кулек дешевых карамелек…
– Это он, наверно, в простоте душевной.
– Не понимаю.
– Жена у него умерла. Родных – никого, один как перст. Надвигается старость. Может – ну, может, ему вдруг стало одиноко.
– Никогда он к нам не заходил. Попроси у него прибавки, пока ему одиноко. Мистера Бейкера ведь он не навещает. Мне даже как-то не по себе стало.
Я принарядился, как цвет полевой: строгая черная пара – мой черный похоронный костюм, белая рубашка, так сильно накрахмаленная, что она отбрасывала солнечные лучи солнцу прямо в лицо, и небесной синевы галстук-бабочка в скромный горошек.
Что она там затеяла, эта миссис Марджи Янг-Хант? Колдует на манер своей бабки? Откуда Марулло все узнал? Вернее всего так: мистер Биггерс-миссис Янг-Хант, а миссис Янг-Хант – мистеру Марулло. Я вам не верю, миссис Хант, я вас всегда подозревал. Не знаю сам я почему, но миссис Хант я не пойму. С этой белибердой в голове я прошелся по нашему саду в поисках каких-нибудь белых цветочков себе в петлицу по случаю Пасхи. В закутке между углом фундамента и покатой дверью погреба есть у нас заветное местечко, где земля прогревается от соседства с котельной и доступна каждому лучику зимнего солнца. Там растут белые фиалки, пересаженные с кладбища, где они бурно разрослись на могилах моих предков. Я выбрал три крохотные львиные мордочки себе в петличку, нарвал ровно дюжину для моей любимой, обложил их бледно-зелеными листочками и туго перетянул букетик понизу серебряной бумажкой от конфеты.
– Какая прелесть! – сказала Мэри. – Подожди, сейчас я приколю их и так пойду в церковь.
– Это первые, самые первые, белая моя птица. Я твой верный раб. Христос восстал из мертвых. Все прекрасно в божьем мире.
– Перестань, милый. Это ведь святое, не над чем тут потешаться.