Зима тревоги нашей

– Все то же самое. Чтобы я для начала пустил в оборот твои деньги, а я этого не хочу.

– Я знаю, милый, ты беспокоишься обо мне. Но, по-моему, будет очень глупо, если мы не воспользуемся его советом.

– Не лежит у меня к этому душа, Мэри. А вдруг он ошибается? Ты же останешься ни с чем.

– Слушай, Итен, если ты этого не сделаешь, так и знай, я сама к нему пойду со своими деньгами. Вот увидишь!

– Дай мне подумать. Я ни во что не хочу впутывать тебя.

– И не надо. Ведь счет в банке у нас общий. Помнишь, что вышло на картах?

– О господи! Опять эти карты!

– Да! Я им верю.

– Если я потеряю твои деньги, ты же меня возненавидишь.

– Нет. Мое богатство в тебе. Так Марджи нагадала.

– То, что Марджи нагадала, так мне в голову запало, что, покуда буду жить, буду в памяти хранить.

– Оставь свои шуточки.

– Может, это и не шуточки. Как бы богатство не повредило тихим радостям нашей нескладной жизни.

– Не понимаю, каким образом небольшие деньги могут чему-то повредить. Я не говорю о больших деньгах, а так… Чтобы хватало.

Я молчал.

– Ну, Итен!

Я сказал:

– О прекрасная принцесса! Не бывает так, чтобы денег хватало. Одно из двух: денег нет совсем или денег не хватает.

– Неправда.

– Нет, правда. Помнишь техасского миллиардера, который недавно умер? Он жил в гостиничном номере с одним чемоданчиком. Не оставил после себя ни завещания, ни наследников, но при жизни денег ему не хватало. Чем человек богаче, тем ему больше и больше нужно.

Она сказала ироническим тоном:

– Да, это, наверно, великий грех, но мне хочется купить новые занавески в гостиную и поставить котел побольше, так чтобы четыре человека могли принять ванну в один и тот же день, а я вдобавок – и вымыть посуду.

– Я не о твоих грехах сокрушаюсь, дурочка, а отмечаю факт, закон природы.

– Мало же в тебе уважения к человеческой природе.

– Не к человеческой, дорогая моя Мэри, а к природе вообще. Белки запасают орехов в десять раз больше, чем им потребуется. У хомяка брюхо того и гляди лопнет, а он все сует и сует за щеки, будто в мешок. А сколько умные пчелки съедают меда и сколько они, умницы, его выделывают?

Когда Мэри теряется, чувствуя себя сбитой с толку, она брызжет гневом, как спрут – чернильной жидкостью, и прячется в этом темном облаке.

– Противно слушать, – сказала она. – Хочется хоть немного порадоваться, так где там, разве ты позволишь!

– Нет, родная, не радость меня страшит, а горечь неудовлетворенности, сумятица, чванство, зависть – все, что несут с собой деньги.

Бессознательно она, вероятно, боялась того же. Она так вся и ощетинилась; поискала, где у меня больное место, нашла и с вывертом всадила туда колючки слов:

– Вот, полюбуйтесь! Продавец из бакалейной лавки, ни гроша за душой, а разглагольствует о вреде богатства. Можно подумать, ты в любую минуту способен добыть кучу денег, стоит тебе только захотеть.

– И добуду.

– Каким образом?

– Вот в том-то и вся загвоздка.

– Ничего ты не можешь, а если бы мог, давно бы у тебя все было. Хвастовство – и больше ничего. Обычная твоя манера.

Желание причинить другому боль рождает в нас злобу. Лихорадка уже овладела мной. Свинские, исступленно яростные слова поднимались во мне, как яд. Я ненавидел угрюмой ненавистью.

Мэри сказала:

– Смотри! Вон, вон там! Видел?

– Где? Что?

– Вон, мелькнуло под деревом – и прямо к нам во двор.

– Кто мелькнул? Мэри! Ну, говори! Что ты там увидела?

Я почувствовал, как она улыбнулась в темноте уму непостижимой женской улыбкой. Это называют мудростью, но тут дело, пожалуй, не в мудрости, а в том даре всепонимания, при котором и мудрость не нужна.

– Ничего ты не видела.

– Нет, видела – ссору… но она убежала.

Я обнял ее и повернул назад.

– Давай обойдем квартал, прежде чем домой.

Мы пошли туннелем ночи и больше ни о чем не говорили, да нам это и не требовалось.

Глава VIII

В детстве я с наслаждением преследовал и убивал мелкую живность, когда только мог. Кролики, белки, мелкие пташки, а позднее дикие утки и гуси валились наземь окровавленными комочками из костей, шерстки и перьев. В этом было какое-то остервенелое самоутверждение без примеси злобы, ненависти или чувства вины. Война отбила у меня аппетит к смертоубийству; так ребенок, объевшийся сладким, отворачивается от еды. Ружейный выстрел уже не исторгал из моей груди вопля неистового счастья.

В эту первую весну к нам в сад повадилась пара кроликов. Больше всего им пришлись по вкусу красные гвоздики моей Мари, и они начисто обгладывали их лепестки.