Город еретиков

— Входите, я вас ждала.

Герцогу редко доводилось испытывать страх, однако всякий раз, когда важные причины приводили его в жилище старухи Корнель, по спине у него пробегал холодок. Герцог не мог объяснить себе, почему, хотя он и появлялся здесь неожиданно, старуха всегда угадывала, что это именно он. Жоффруа де Шарни вошел внутрь убогой хижины; эта женщина, как и всегда, сидела возле котла и готовила никому не известное зловонное варево. Вся комната была размером не больше чем три шага в длину и пять в ширину. Стены были выстроены из не пригнанных к другу бревен, а крыша — соломенная. Эту крохотную лачугу старуха делила с множеством котов, сейчас лежавших поближе к очагу, и несколькими воронами, сидевшими верхом на потолочной балке. Здесь же находилась и пара коз, теплом которых Корнель обогревалась по ночам. Единственной мебелью в доме был жесткий топчан, зато по стенам тут и там висели глиняные горшки, чугунки и лоханки всевозможных форм и размеров. Корнель была женщиной неопределенного возраста; с самого своего детства герцог помнил ее всегда в одном и том же облике, как будто бы время над ней не властно, однако это не значило, что она оставалась вечно молодой. Наоборот, можно было бы сказать, что эта женщина уже родилась в преклонных годах. Над старухой Корнель не раз нависало обвинение в колдовстве. Но она была слишком хороша в своих нехороших искусствах, так что ни светские, ни церковные правители не отваживались отправить ее на костер — отчасти из страха, что дьявол использует самые жесткие меры для спасения своей лучшей ученицы, отчасти потому, что не могли обходиться без ценнейших услуг старой ведьмы. То, чего не мог даровать Бог, Корнель продавала по разумной цене.

— Как я вижу, вам не так-то просто отделаться от того, что вы проклинаете, — заметила старуха, не переставая помешивать в котле.

Герцог почтительно склонился перед ведьмой — с таким же уважением он приветствовал бы и духовную особу — и приготовился изложить суть своей проблемы. Однако не успел Жоффруа де Шарни произнести и нескольких слов, как Корнель его прервала, словно бы уже знала это дело во всех деталях. И выглядело оно малоутешительным. Если бы беременность началась лишь несколько недель назад, ее было бы легко прервать с помощью препарата из смеси шафрана, петрушки и стоцвета. Однако в сложившихся обстоятельствах не оставалось иных средств, кроме применения «золоченого посоха» или же метода Via Regia. Ведьма попросила герцога доставить к ней свою дочь, какой-нибудь принадлежавший ей ковчежец и сорок золотых монет, причем на последнем пункте настаивала особенно.

Жоффруа де Шарни и его сын притащили Кристину на веревке, словно какое-нибудь животное. Они связали девушке запястья и лодыжки, чтобы она и думать забыла о побеге, а в рот — чтобы заглушить ее отчаянные крики — сунули кляп. Кристина, догадываясь о намерениях своего отца, заливалась потоками слез; если бы у нее была такая возможность, бедняжка взмолилась бы о смерти. Единственным, что она подлинно любила на этом свете, был ребенок, которого она носила во чреве. Если бы Kpистина могла говорить, она бы молила, чтобы ее наказали так, как полагается по закону: дождались, пока она родит, а затем казнили бы ее. Собственная судьба ее решительно не интересовала. Пока девушку волоком тащили по полю, она не обращала никакого внимания ни на боль от впивавшихся в тело колючек, терзавших ее наподобие маленьких терновых венцов, ни на ссадины, которыми покрывалась ее кожа; Кристина заботилась лишь о том, чтобы не споткнуться и не удариться животом о камни под ногами. Итак, отец и брат проволокли ее по бездорожью, подвергли побоям и оскорблениям, не освободив на этом крестном пути ни от единого испытания; в конце концов они достигли дома старухи Корнель.

За руки и за ноги привязанная к топчану, окутанная паром, исходящим от котла, и черным дымом какой-то кадильницы, Кристина видела над собой любопытные глаза воронов, наблюдавших эту сцену из-под потолка. Кожа ее была уже в рубцах от веревок, а из заткнутого кляпом рта стекала струйка крови. Но эта боль ее абсолютно не волновала, физические мучения совершенно растворились в терзаниях ее души. И терзания эти оказались сильнее всей прочей боли: сильнее негодования и страха, сильнее ярости собственного отца и сильнее той ненависти, которую, казалось, к ней теперь испытывает Всевышний. И вот, наблюдая, как старуха Корнель нагревает на огне свою убийственную спицу, она чувствовала себя окруженной безбрежным океаном одиночества, обреченной потерять то, что принадлежало ей и только ей. А когда Кристина смотрела на своего отца, стоявшего в углу лачуги, сжимавшего в руках распятие и просившего у Господа прощения за грехи дочери, она подумала, что Бог никогда не принимал сторону слабых, или беззащитных, или беспомощных. Старуха для начала заставила ее выпить зелье, настоянное на руте, можжевельнике, шпанских мушках и спорынье. Эта смесь являлась мощнейшим ядом, с помощью которого часто действительно удавалось покончить с зародышем — по той простой причине, что еще раньше умирала сама мать. Кристина вытянула шею и извергла зелье на пол рядом с топчаном. Козы в испуге заблеяли и принялись метаться в тесноте хижины. Вороны разразились страшным карканьем, что только увеличило переполох; в одно и то же время герцог взывал к Богу, а старуха Корнель — к Сатане. То была живая картина дьявольского шабаша в рождественских яслях, однако происходило все не под знаком просветления — как раз наоборот. Дочь герцога была на грани потери сознания, однако, к несчастью для нее, осталась в памяти. Когда наконечник спицы под воздействием жара сделался синим, Корнель смазала его в зловонном масле и начала погружать спицу в тело Кристины, все глубже проникая в лоно. Как бы девушка ни напрягала мускулы, как ни стремилась противодействовать продвижению спицы, она была абсолютно беззащитна. Кристина почувствовала прикосновение горячего металла к своей плоти и решила, что умерла от боли. На самом деле именно этого ей бы и хотелось::умереть в эту самую секунду и таким образом избавить себя от того изуверского грабежа, которому подвергалось сейчас ее тело. По правде говоря, в подобных случаях дело чаще всего оканчивалось смертью беременной. Однако Кристина тоскливо сознавала, что, несмотря на все, она продолжает жить. Она почувствовала, как разящий металл вторгся в ее матку. Девушка закричала изо всех сил, но теперь уже от отчаяния: она сразу поняла, что этот удар смертелен. Смерть того, кого она носила в своем чреве, теперь уже стала непреложным фактом. С этого момента даже слезы не могли помочь сознанию ее утраты. Пока Корнель ковырялась в ее желточной оболочке, пока она вытаскивала наружу маленькое несформировавшееся тельце, Кристина не издала ни звука, ни один мускул не дрогнул на ее лице; она не выкрикивала оскорблений, не произносила проклятий и не просила о милосердии. Она превратилась в живую покойницу. В полном молчании ведьма взяла в свои руки нерожденный плод и показала его Жоффруа де Шарни. Герцог возвел очи к небесам и поблагодарил Всевышнего. Корнель положила останки в ковчежец и вручила его отцу Кристины в обмен на сорок золотых монет.