45  

Холодный ветер ворвался сквозь окошечко в комнату, затрепетало пламя свечи, озарявшее изнуренное лицо Жоффруа де Шарни. Это предвестье большой бури оторвало герцога от его благостных мечтаний. Стояла уже глухая ночь. Тяжкий труд наконец-то оказался вознагражден: теперь герцог знал, как будет выглядеть Христос на его плащанице. Фигура Вседержителя с монеты, случайно отпечатавшаяся на бумаге, производила ошеломляющее впечатление. Художнику оставалось только воспроизвести это изображение в человеческий рост; не хватало только полотнища и, разумеется, модели, которая заменит собой solidus. Полотно герцог приобрел у венецианского торговца тканями. Что касается второго необходимого элемента, у герцога уже были идеи, как и где его раздобыть.

Жоффруа де Шарни заснул в убеждении, что Бог на его стороне: если рисунок, отпечатавшийся на бумаге, и не был чудом, то по крайней мере без откровения здесь не обошлось.

29

Труа, 1348 год


Из переписки, связывавшей Кристину и Аурелио, возникло обширное и неожиданное литературное произведение, составленное не только из писем, которые были отправлены по назначению. У Кристины со временем накопились сотни писем, которые она так и не послала Аурелио. Без ведома девушки — и даже в чем-то против ее воли — ее записки превратились в книгу или, если выражаться совсем точно, в две книги, хотя вначале она ни к чему подобному не стремилась. Потратив на писание большую часть ночи, Кристина перед рассветом пробиралась в библиотеку и прятала плоды своей работы на одной из самых верхних полок, укрывая свои рукописи среди множества других. Однажды девушке показалось, что бумаги размещены не в том порядке, в каком она их оставила. Но она подумала, что, должно быть, это ложное ощущение, следствие крайней усталости. С другой стороны, рассуждала Кристина, никто ее ни в чем не обвинял, а это означает, что настоятельнице ничего не известно о ее еретических писаниях. Молодая монахиня не придавала этому происшествию никакого значения, пока оно не повторилось еще раз; однажды у Кристины снова возникло смутное ощущение, что кое-какие бумаги находятся не на своем месте — а если на своем, то лишь потому, что кто-то постарался замаскировать свое вторжение. Первым побуждением Кристины было немедленно забрать из библиотеки все свои бумаги и поискать для них другое укрытие. Однако потом девушка подумала, что если кто-то читал ее записи, то, куда бы она их ни перепрятала, все равно ее уже ожидают серьезные проблемы. Ей нужно было выяснить, открылся ли ее опасный секрет чьему-то нескромному взгляду на самом деле или все это не больше чем необоснованное подозрение. И тогда на следующее утро, снова просидев целую ночь над своими записями, Кристина добавила в тайник новую партию страниц, проложив между ними тонкую нитку и собственный волос. Теперь оставалось только ждать. С другой стороны, Кристина не замечала, чтобы мать Мишель как-то переменила к ней свое отношение. У Кристины не было особой близости с ее сестрами по монастырю, но в этот день ей стало казаться, что некоторые из них ее избегают, словно бы стремятся не встречаться с ней взглядами и не допускать разговоров. Девушке стало страшно. Она дожидалась ночи с нетерпением — и в то же время, противореча сама себе, желала, чтобы день никогда не закончился. После ужина она удалилась в свою комнату. Кристина, как и всегда, попыталась продолжать свои записи, однако от волнения руки ее дрожали и она не могла сосредоточиться ни на какой мысли. Девушка металась в стенах своей крохотной кельи, словно зверь в клетке, а время как будто бы отказывалось двигаться. Кристина попыталась заснуть, но сердце ее билось с такой силой, точно кто-то ее постоянно трясет, лишь бы не дать смежить веки. Когда наконец-то забрезжил рассвет, она поспешно, но скрытно направилась к библиотеке. Сначала Кристина осторожно заглянула внутрь; никого там не обнаружив, она вошла. Проверила полку — ее рукописи лежали на месте. Их действительно сложно было отличить от других, да и добраться до них было не просто. И тогда Кристина решила, что беспокоилась напрасно. Неожиданно успокоившись, она приставила к шкафу лестницу и поднялась к сумрачным высотам под самым потолком. Когда бумаги оказались у нее в руках, девушка с ужасом обнаружила, что ни волоса, ни нитки в бумагах нет.

В течение последующих дней Кристина пыталась вычислить, кто же из монахинь роется в ее записях, и молилась, чтобы это была не настоятельница. Она заводила с сестрами поверхностные на вид разговоры, стремясь отгадать, кто из них мог что-то знать о ее письмах, однако никто не сказал ничего подозрительного. И тогда Кристина решила спрятаться на ночь в библиотеке, чтобы застать непрошеную гостью на месте. В треугольном проеме приставной лестницы был сделан маленький чердачок — там хранились метлы и другие принадлежности для уборки. Кристина укрылась внутри этой каморки и подсматривала сквозь щель между дверными створками, ожидая появления той, что шныряет в ее бумагах с неуловимостью крысы. Девушке пришлось скрючиться в три погибели, вписывая свою стройную фигуру в этот маленький треугольник. Время шло, и сидение в засаде превратилось в настоящую пытку: спина, которая пыталась принять форму острого угла, разболелась настолько, что становилось трудно дышать; икры, которым приходилось выдерживать вес почти всего тела, сводило судорогой так, что Кристина не могла сдержать слезы. В тот самый момент, когда она решилась отказаться от своего намерения по причине невыносимой боли, раздался скрип петель библиотечной двери; сердце Кристины чуть было не перевернулось в ее груди. Ей удалось расслышать шаги вновь прибывшей и различить ее силуэт, однако узнать укрытое чепцом лицо было невозможно. Сквозь щелку в дверце Кристина наблюдала за тем, как монахиня двигает лестницу и поднимается к полке, где лежали тайные рукописи. Добравшись до бумаг, она спустила их вниз и уселась за длинный стол. И так и застыла — положив рукопись перед собой, переплетя пальцы и уставившись взглядом в неясную точку на потолке. Кристина с изумлением обнаружила, что монахиня, лицо которой ей по-прежнему не удавалось разглядеть, не читает ее записи. Еле-еле стоящая на ногах, измученная болью во всем неестественно выгнутом теле, по-прежнему скрытая лестницей от посторонних глаз, Кристина пыталась принять хоть немного менее болезненное положение, при этом избегая всяческого предательского шума, когда услышала, что дверь снова открывается. Девушка поразилась еще больше: в библиотеку вошла еще одна монахиня и уселась рядом с первой. Теперь уже две фигуры смотрели на бумаги, не читая их. Кристина не находила объяснения этой странной ситуации. Она все еще раздумывала над ответом, когда дверь распахнулась в третий раз: теперь сразу три послушницы вошли в помещение и тоже расселись вокруг рукописи. Дверь не успела захлопнуться за ними, а в библиотеку уже крадучись входили еще пять сестер. Кристина испугалась: она решила, что происходит нечто вроде верховного судилища in absentia[27] и что суд вершат над ней и над ее записями. Ее охватил панический ужас перед тем, что казалось женским инквизиторским трибуналом. Неожиданно молчание было нарушено: одна из сестер — та, что сидела во главе стола, — принялась читать вслух тайные писания Кристины. Она читала шепотом, в тусклом свете одной свечки, словно совершала противозаконное деяние. Остальные монахини внимали, превратившись в слух. Ноги Кристины сделались как ватные — теперь уже не из-за крайней неестественности ее позы, а потому, что девушка впервые слушала, как чужие уста повторяют ее слова, которые не побоялись поставить под сомнение железные монастырские правила. Возможность допущения христианской любви к ближнему не только как к сущности чисто духовной, но помимо этого облеченной телом — вместилищем души, как можно было вывести из учения о воскресении мертвых, — это противоречило наставлениям, которые монахини каждодневно выслушивали от аббатисы. И хотя поучения матери-настоятельницы не соответствовали ее пламенным упражнениям в экзорцизме, когда демонов изгоняли, заставляя сгорать на костре плотского наслаждения, аббатиса никогда бы не потерпела доктринальной защиты чувственности. Однако когда глаза Кристины привыкли к полумраку, она заметила, что мать Мишель не присутствует при публичном чтении ее писаний. Молодой сочинительнице стало невыразимо стыдно, когда чтица добралась до воспоминаний о ее секретной связи с Аурелио и ее неприкрытые любовные признания оказались выставлены на всеобщее обозрение. Но она была окончательно сражена, увидев, что во время чтения самых сокровенных и трогательных фрагментов большинство монахинь рыдали от нахлынувших чувств. А еще Кристине показалось, что в тех местах, где она подвергала сомнению правомочность власти церковников, обвиняя их в том, что они живут подобно аристократам — в противоположность строгому поведению Христа, — ее сестры решительно кивали головами. То же самое происходило и всякий раз, когда старшая из сестер читала о том, почему принятие Христа означает разрыв с законом, в то время как Церковь мнит себя абсолютной блюстительницей закона и, объединяясь с властью государей, предлагает им в качестве поддержки свое каноническое право — как будто бы два этих последних термина не противоречат друг другу. А если учесть, что ни верблюды, ни иголки не изменились в размерах с той эпохи, когда проповедовал Иисус, то у порфироносных кардиналов не было никаких оснований прекращать обличать богатство и начисто отворачиваться от бедных.

  45  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×