И переполнилась чаша

– Простите меня, – сказала она. – Это ужасно, но когда вы сказали, когда вы сказали, что вам так больше нравится, ну, нравится, что я не еврейка, я подумала, уж не относитесь ли вы к числу людей…

– Каких людей? – спросил Шарль. – Антисемитов? Да вы шутите, Алиса! Какая дикая мысль! У меня, знаете ли, отец был дурак, а дядя очень умный – он умер два года назад, и я занял его место на фабрике. Он однажды разговаривал со мной на эту тему. Он объяснил мне, что на мало-мальски обозримом отрезке нашей истории, начиная с Карла Великого, всякий человек, знаменитый или незнаменитый – взять, скажем, какого-нибудь потомка Людовика XVI, – насчитывает обязательно, неизбежно, по меньшей мере двадцать миллионов предков, это не считая неизвестные нам племена и всех предшествующих обезьян. И если кто-нибудь, сказал он мне, станет уверять, что среди двадцати миллионов его предков не нашлось прапрабабушки, соблазненной евреем, или прапрадеда, женившегося на юной еврейке, – это учитывая миграции и переселения народов, происходившие за двадцать веков, – «если кто-нибудь, дорогой мой Шарль, станет клясться тебе, что он чистокровный ариец, дай ему пинка под зад, потому что он кретин». И ведь прав был, нет? Антисемитизм – чистейшее безумие.

– Возможно, и безумие, но он существует, – сказала Алиса, укладываясь на спину и закрывая глаза, в то время как Шарль, опершись на локоть, вытянулся возле нее, но на почтительном расстоянии. Он пожевывал травинку, разглядывая то деревья, то воду. Когда же он повернулся к Алисе, она лежала с открытыми глазами и смотрела на него. Что-то влажное сочилось из-под ее век, собиралось во внешних уголках глаз и медленно стекало на виски. Через секунду Шарль сообразил, что эта влага называется слезой, и содрогнулся. Он нащупал руку Алисы – она не отдернула ее – и, не оставляя места экивокам, приник к ней нежными горячими губами. Алисе впервые доводилось видеть, чтоб на зеленой траве почти обнаженный, в одних плавках, мужчина целовал руку готовой разрыдаться женщине.

Однако вместо комичности данной сценки она ощутила только ее нежность. Весь замысел Жерома, их планы и маневры показались ей вдруг чудовищными, несправедливыми, недостойными. Как можно этого чувствительного, нежного, доброго человека, человека, к которому жизнь была так добра, как можно лишить его радости, веселья и каждодневной неги. Необходимо переубедить Жерома, думала она, вставая и неторопливо отряхиваясь; но в глубине души она уже знала, что бунт ее уляжется и что Шарлю вместе с другими придется встать между сегодняшними палачами и их завтрашними жертвами, и это несмотря на бронзовый загар и шелковистые волосы, несмотря на всю его бесхитростность и на то, что она сама начинает в самом деле испытывать к нему нечто вроде слабости.

А потому, когда, одевшись, они обнаружили, что заднее колесо Алисиного велосипеда непригодно для дальнейшего передвижения – Шарль, пока ходил за сигаретами, успел применить старую испытанную уловку, – Алиса доверчиво и даже с удовольствием и некоторым волнением устроилась на раме перед Шарлем и на протяжении нескольких километров, отделявших их от дома, ощущала, как он погружает лицо в ее растрепанные встречным ветром волосы, и как, нагибаясь и с несколько преувеличенной энергией налегая на педали, прижимается телом к ее спине. Природа, как и их щеки, уже окрасилась в розовые тона, когда они подъехали к дому. Сарказмы Жерома относительно их приключения с велосипедом совершенно зря рассердили Алису. Она ведь не подозревала, что в пору их бурной молодости «проколотая шина» была у них обоих излюбленным приемом невинного волнующего флирта.

Глава 5

В тот же вечер чуть погодя она стояла перед зеркалом и впервые за долгое время с удовольствием разглядывала уже чуть золотистое и еще чуть красноватое под иссиня-черной копной волос отражение своего лица. Она любовалась посвежевшей физиономией, живым насмешливым выражением глаз смотревшей на нее женщины, женщины, которую так явно желал и так подчеркнуто уважал красавец Самбра, спонтанный, чувствительный, неловкий и нежный Шарль, о котором еще вчера она не имела никакого представления и которого сегодня знала «наизусть» – это детское словечко пришлось здесь как нельзя кстати.

На ней была черная с белым полосатая юбка в складку, стального цвета блузка, бусы и золотые серо-голубые серьги. Она снова почувствовала себя элегантной, вовсе к тому не стремясь, хотя против тоже ничего не имела. Жером постучал в дверь и тотчас вошел. Лоб его был нахмурен, губы сжаты, глаза холодно смотрели из-под насупленных, но слишком светлых, для того чтобы казаться устрашающими, бровей. Подобное выражение недовольства на лице было ему несвойственно, и Алиса поспешила его рассеять.