Колокол

Выйдя на площадку и увидев, каким голубым еще раз стало небо, как приветлив и ярок солнечный свет, он почувствовал, как затеплилась в нем надежда: ужасы, через которые все они прошли, растают, померкнут. Может, все еще и будет к лучшему. И когда нашло на него это чувство надежды, целительного провидения, он без огорчения или дурного предчувствия узнал его — оно всегда труднообъяснимым образом примешивалось к его старой-престарой любви к Нику, к острой радости вновь очутиться на пути, который ведет к нему.

— Эй, Майкл, погодите минутку, — раздался позади голос Марка Стрэффорда.

Майкл остановился, оглянулся и увидел Марка, который свешивался к нему с балкона.

— Джеймс хочет вас видеть, — сказал Марк, — он у себя в конторе.

Майкл повернул обратно. Особого желания видеться с Джеймсом у него сейчас не было, но он почти автоматически первоочередным делом признал зов Джеймса. Все прочее уже казалось ему потаканием собственным желаньям и в конечном счете частью его личных забот. Он пошел обратно, вверх по ступеням. Взбираясь по лестнице к конторе Джеймса, Майкл думал о том, как не похоже это на Джеймса — вызывать его таким вот образом. Когда Джеймс хотел его видеть, он обычно сам разыскивал его и, где бы ни находил, при всех излагал свое дело. Майкл подошел к двери, постучал и вошел.

Комната была небольшая и почти совсем пустая. Конторкой Джеймсу служил расшатанный дубовый стол во многих зазубринах, по обе стороны которого стояло по парусиновому садовому стульчику. Письма и бумаги горой лежали в ящиках на полу. Позади стола на стене висело распятие. Пол был некрашеный и ничем не покрытый, потолок — в паутине трещин. Звонкий осенний солнечный свет подчеркивал обилие пыли.

Когда Майкл вошел, Джеймс стоял позади стола и ерошил темные всклокоченные волосы. Майкл сел напротив него, Джеймс плюхнулся в свой парусиновый стульчик, тот охнул и провис.

— Кэтрин отправили нормально? — спросил Майкл.

— Да.

Джеймс старался не смотреть Майклу в глаза и перекладывал что-то с места на место на столе.

— Вы хотели меня видеть, Джеймс? — спросил Майкл. Он был поглощен своими мыслями и спешил.

— Да, — Джеймс помолчал, переложил все на прежнее место. — Простите меня, Майкл, это очень трудно.

— В чем дело? У вас такой расстроенный вид. Что-нибудь еще случилось?

— И да, и нет. Послушайте, Майкл, я говорить обиняками не умею, да вы бы и сами этого не захотели. Тоби все рассказал мне.

Майкл глянул в окно. Опять у него это странное ощущение deja vu. Где прежде все это уже случалось? В наступившем молчании мир, похоже, давал вокруг него слабую трещину — с виду он еще не менялся, но готов был вот-вот разлететься на куски. Беда постигается не сразу.

— И что же он рассказал?

— Ну, вы же знаете, что произошло между вами. Прошу простить меня.

Майкл глянул на распятие. Он еще не мог заставить себя смотреть на Джеймса. Глухое раздражение, странно сопутствовавшее ощущению полного краха, удерживало его в состоянии спокойствия и здравого смысла. Он сказал:

— Почти ничего не произошло.

— Это с какой стороны посмотреть, — сказал Джеймс.

В осенней дали прогремел ружейный выстрел. Мысли Майкла изумленно вернулись к Пэтчуэю и голубям. Тот реальный мир был теперь так далек. Он подумал: есть ли смысл давать Джеймсу свою версию этой истории? Решил, что нет. Оправдания и объяснения будут тут неуместными, к тому же у него и нет оправданий. Он сказал:

— Ладно. Теперь вы узнали обо мне кое-что, не так ли, Джеймс?

— Мне очень жаль, — сказал Джеймс и снова начал перекладывать все на столе, разглядывая то и дело свою руку.

Теперь Майкл глянул на Джеймса. Несмотря на свою комнату-келью, славный Джеймс на роль Главного Инквизитора явно не годился. Любой на его месте извлек бы для себя из этой сцены некую толику удовлетворения или интереса. Но не Джеймс. Наблюдая за проявлениями его боли, его страдания, за нервозными его движениями, Майкл на миг представил себе, каким он должен видеться Джеймсу: чудовищность преступления и отвратительные противоестественные наклонности, которые оно обнажает. Джеймс, конечно, прав. Многое произошло.