Дни между станциями

Но он остался в Венеции, и у него не было другого выбора, кроме как раздумывать об этом. Лорен добралась до Парижа; Джейсон послал телеграмму и начал ждать, рассчитывая увидеть ее через неделю. Он не спешил – мимо его окна по пути с вокзала проходили молоденькие немки. Велосипед стоял у него в номере кверху колесами, опираясь о пол сиденьем и рулем, пока он копался с шестеренками передач и отлаживал давление в шелковых шинах, скользивших под его пальцами. По вечерам он ходил со своей командой по тратториям. Ему опостылела Венеция.

Она не приехала. Ни через неделю, ни через две, ни через месяц. Он разозлился – он хотел убраться из этого города и ехать в Неаполь. Он хотел заселиться в номер с видом на Неаполитанский залив, прежде чем нахлынет рождественская волна туристов. Надвигалась зима – все остальные гонщики из команды Джейсона уехали на юг Италии. Джейсон послал еще несколько телеграмм. Он нечасто покидал номер; конечно же, потому что было холодно, а не потому что он ждал звонка. Он обнаружил, что все меньше и меньше трудится над велосипедом – он лишь крутил переднее колесо и смотрел на комнату сквозь вертящиеся спицы. Настало Рождество.

Он начал каждый день ходить к вокзалу. Поезд всегда ожидался к четырем. Порой он не слишком опаздывал и прибывал к полшестого, к шести. Но Джейсон всегда приходил к четырем – на случай, если поезд в кои-то веки прибудет вовремя; тикая, катились часы. Он замечал далеко над водой одинокий белый огонь паровоза, идущего с материка. Поезд опустевал, перрон наводняла толпа народа, а потом оставался лишь ручеек; многие сходили в Милане и садились на другие поезда, направляющиеся южнее. Когда кончался и ручеек, он все сидел и ждал, на случай, если она выйдет последней. Затем он отправлялся обратно в отель и тщательно проверял свой почтовый ящик, убеждаясь, что для него нет никаких сообщений. Найдя сообщения для какого-то другого постояльца, он читал и их, дабы убедиться, что они не были адресованы ему и положены в чужой ящик по ошибке.

Он понял, что она не приедет до весны, когда узнал, что она с Мишелем.

Он не мог представить себе, чтобы она считала Мишеля красивей его; он не мог представить себе, чтобы Мишель занимался с ней любовью, как он. Но у него всегда было предчувствие насчет Мишеля – с той самой ночи, когда он впервые увидел его в квартире под ними, когда тот стоял один посреди комнаты. «Сейчас проходить через все это, – думал Джейсон, лежа ночью в постели, в то время как переднее колесо велосипеда продолжало вращаться в темноте, – совершенно бессмысленно. Это все равно что вернуться из Вьетнама невредимым, только чтобы тебя пристрелили; я уже пережил это, она никогда не уходила от меня, даже когда у меня было куда больше женщин, чем в последнее время. Мои проступки никогда не имели значения; она слишком любила меня, чтобы уйти». Теперь, когда он начинал понимать, что часть его жизни закончилась, теперь, когда он готов был остепениться, она поставила под вопрос его значимость в ее жизни: так ему это виделось. Ему просто-напросто не приходило в голову, он не был способен додуматься до возможности, что она действительно собирается оставить его; и все же посреди всех его новых сомнений на свой счет скептицизм, с которым он воспринял эту мысль, перешел в зловещее чувство неизбежности, которое он ощутил с самого начала и которое росло с каждым днем, пока она не приезжала к нему.

В ту зиму канал замерз и несколько недель в городе шел снег. Зима рано пошла на убыль. Джейсон начал замечать, что уровень воды в отдельных маленьких каналах очень низок; гондолы и лодки осели у стен домов. Однажды он вышел из отеля на вокзал и увидел людей, собравшихся у Большого канала и переговаривающихся между собой. Канал, как он теперь увидел, практически исчезал. С вокзала он увидел, что Адриатическое море ушло – залив, который поезда пересекали по пути с материка, начал движение на восток.

На следующей неделе товарищи Джейсона начали возвращаться с каникул. Их встречал опустошенный город. Большой канал почти высох, а остальные каналы были пусты, за исключением затонов, где прежде течение замедлялось – теперь там стояла неподвижная вода. Остальные гонщики рассказали Джейсону, что пляж в Неаполе за одну ночь вырос втрое. Мусор, десятилетиями усеивавший дно венецианских каналов, валялся на виду, и во время внезапной жары, нахлынувшей почти сразу же, зловоние стало невыносимым, вдобавок к насекомым, зависшим над отбросами, и крысам, сновавшим по мусорным кучам. Туристы начали гурьбой покидать город, хоть бы там и шли велогонки. Чтобы пройти по любому мостику, требовалось сразиться со стаей грызунов; на каждом причале, куда городские рыбаки обычно приносили улов, кишели чайки, которые расклевывали дохлую рыбу. Наконец в город вошли военные и начали уборку, но запах не выводился, он пропитал каждый дом, каждую комнату, каждую дверь, все поры города.