Дни между станциями

– Нам нужно поговорить, – услышал он.

Он лишь снова лег и повернулся к ней спиной. Когда он почувствовал, что она тоже ложится, и уверился, что она уснула, он тихим голосом проговорил: «Меня разрывало на части в те ночи, когда я знал, что ты спишь с ним». Когда он наконец уснул, она оглянулась на него и перевела глаза на окно. Она долго бодрствовала в ночи, думая о Мишеле, желая знать, где он.

Прежде всего, это был довольно сложный кросс. Он начинался на вокзале и заканчивался на площади Сан-Марко – расстояние, которое можно было пройти пешком за полчаса. Между этими двумя точками было ровно двадцать три других точки, расположенных по всему городу, и каждый гонщик должен был хотя бы однажды побывать в каждой из них. Каждому участнику кросса был выделен личный код и семьдесят пять бирок, которые вешались на руль велосипеда; в каждой контактной точке гонщик должен был снять с руля бирку с очередным номером и бросить ее в ящик своей команды. Маршрут гонщика не имел значения; он мог избрать любой курс, но нельзя было оставлять более трех бирок с номерами в одной и той же точке или оставлять в одной точке две бирки подряд; при этом в каждой точке нужно было оставить по крайней мере одну бирку. Судьи, прикрепленные к каждой контактной точке, должны были следить за тем, чтобы каждый гонщик отрывал свои бирки по порядку, и фиксировать в специальном журнале момент, когда это происходит. Бирку номер семьдесят пять надлежало бросить в ящик на площади Сан-Марко.

Эти сложности еще умножились к тому утру, когда должен был пройти кросс. С одной стороны на ступенях мостов установили пандусы, чтобы туда можно было въехать на велосипеде, но теперь каналы опустели – и это давало гонщикам возможность пользоваться их руслами. В правилах это нигде явно не запрещалось. Однако все выработанные ранее стратегии превращались в хаос, поскольку теперь существовали сотни новых маршрутов по городу. Поскольку хаос для всех был одним и тем же, судьи решили оставить правила как есть, хотя это как будто давало лишнее преимущество тем членам итальянской команды, которые хорошо знали Венецию, – преимущество, которое у них было и так. Никто не дисквалифицировал бы итальянцев, поскольку гонки проводились в Италии, а итальянские гонщики пользовались большим уважением. Новым осложнением, ставшим очевидным к утру, стал туман, который Джейсон и Лорен видели по ту сторону Адриатики предыдущим вечером; он душил лагуну, делая лабиринты венецианских переулков еще путаней и опасней.

Тем туманным утром велосипеды не блестели так, как в воспоминаниях Лорен блестел велосипед Джейсона на канзасском шоссе в первый раз, когда он проехал мимо фермы ее отца. Было похоже, будто само море вздыбилось, поднялось и вернулось на свое привычное место, в город; всюду было жарко и парило, хотя каналы были сухи и пусты. Стоя на ступеньках вокзала с остальными зрителями, ждавшими начала гонок, Лорен так внимательно прислушивалась к звукам рояля из чьего-то окна, что не замечала, как Джейсон все оглядывается на нее, словно ждет одного взгляда, который уверил бы его в том, что она будет по-прежнему ждать, когда все кончится. «Откуда доносится музыка?» – спросила она нескольких людей, но никто из них, казалось, не слышал ее. Она спросила одного престарелого итальянца, стоявшего неподалеку. «Простите, синьора, – сочувственно ответил он, – но, боюсь, я не слышу никакой музыки». И тогда по ту сторону канала – словно звуки рояля пробили себе дорогу – она увидела открытое окно, и балкон, и белую развевающуюся занавеску, а мимо плыл туман. Смотрите, сказала она итальянцу, она слышится оттуда; и старик добродушно кивнул. Ровно в десять часов Джейсон взглянул на нее в последний раз; в почти отчаянной попытке добиться ее внимания он даже помахал ей. Она едва видела его краем глаза; она следила за окном с занавеской и слушала звуки рояля, которые торжественно и навязчиво доносились до нее сквозь туман. Она посмотрела на него, он снова помахал, и она подняла было руку, но опять убрала ее в карман. Она чувствовала себя бесконечно одинокой и хотела, чтобы гонки поскорей начались. По сигналу зажужжали колеса, вспыхнул ветер, когда все они пронеслись мимо – одни по мосту Скальци, уходя в самую гущу города, многие другие – по Листа-ди-Спанья на периферии Большого канала. В считанные минуты исчезли все до одного, и толпе стало не на что смотреть, за исключением администраторского стола, на котором шипела рация, передававшая сводки с двадцати трех контактных точек и площади Сан-Марко. Кроме этого, была только музыка. Толпа рассеялась, и Лорен стояла одна, слушая, как невидимый ей человек играет музыку, не слышимую больше никем.