Попугай Флобера

Что испытывает невеста, когда открывает коробочку и видит в ней кольцо на алом бархате? Мне так и не довелось спросить об этом мою жену, а сейчас уже поздно. Или же что чувствовал Флобер на вершине Большой пирамиды, когда наконец увидел золотую полосу на алом бархате ночного неба. Удивление, священный трепет и щемящую радость, какую почувствовал я, прочитав эти два слова в письме Эда. Нет, не «Джульет Герберт», а два других слова: «увлекательнейшая» и «документы». Но кроме радости и тяжелого труда, что это сулит мне? Позорную мыслишку об ученой степени в каком-нибудь университете?

Джульет Герберт это большая дыра, стянутая бечевками. Где-то в середине 50-х годов Джульет Герберт стала гувернанткой Каролины, племянницы Флобера, и прожила в Круассе несколько лет, а затем снова вернулась в Лондон. Флобер писал ей, она отвечала ему; они часто навещали друг друга. Это все, что нам известно. Ни одного письма к ней или от нее не сохранилось. Мы ничего не знаем о ее семье, мы даже не знаем, как она выглядит. Описания ее внешности не осталось, и никто из друзей Флобера, обсуждая после его смерти роль женщин в его жизни, не упоминал имени Джульет Герберт.

Мнения биографов о ней весьма противоречивы. В известной степени потому, что скупость сведений, бесспорно, свидетельствовала о весьма незначительной ее роли в жизни Флобера. Есть и такие, кто объясняет это тем, что, наоборот, обольстительная гувернантка, без сомнения, была одной из любовниц писателя или, возможно, даже большой и тайной страстью всей его жизни, его невестой, что вполне вероятно. Гипотезы зависят от темперамента биографа. Можно ли на том основании, что Флобер назвал своего пса Джулио, делать вывод о любви писателя к Джулии Герберт? Кто-то, видимо, и попытается сделать это, мне же это кажется притянутым за уши. Сделав подобный вывод, мы таким же образом можем обратить наше внимание на то, что он в письмах к племяннице называет ее «Лулу», а затем дает это имя попугаю Фелиситэ? Или строить подобные предположения относительно Жорж Санд, потому, что она дала своему барану кличку «Гюстав»?

Единственное случайное упоминание о Джульет Герберт мы находим в письме Флобера к Буйе, после того, как тот посетил Круассе: «Увидев, как взволновала тебя гувернантка, я тоже заинтересовался ею. За столом мои глаза охотно задерживались на нежной округлости ее груди. Мне казалось, что за обедом она раз пять или шесть поймала мой взгляд и поэтому выглядела так, будто луч солнца упал на нее. Женская грудь и скат бруствера — неплохое сравнение. Купидоны бросаются на бруствер, атакуя крепость. (И тоном бывалого ловеласа): Что ж, по крайней мере я знаю, какую часть артиллерии мне следует выставить в этом направлении».

Стоит ли торопиться с выводами? Откровенно говоря, это всего лишь обычные шуточки Флобера в его переписке с друзьями-мужчинами. Меня это ни в чем не убеждает: подлинные чувства не так легко превратить в метафору. С другой стороны, все биографы мечтают добыть и предать гласности любые сведения об интимной жизни своих героев; я же предоставляю вам самим судить меня и Флобера.

Действительно ли Эду удалось найти документы о Джульет Герберт? Признаюсь, меня одолевало желание заполучить их. Я уже представлял себе, как предлагаю их какому-нибудь из известных литературных журналов — например, литературному приложению к газете «Таймс»: «Джульет Герберт. Тайна раскрыта» и подпись: «Джеффри Брэйтуэйт», а в качестве иллюстрации — фотографии с надписями неразборчивым почерком. Я уже мучился опасением, что Эд обязательно разболтает об этом в университете и по легкомыслию предложит свою добычу какому-нибудь тщеславному галлу со стрижкой астронавта.

Подобные эмоции были недостойными и, надеюсь, нехарактерными для меня. Больше всего меня радовало то, что в письме Эда тайна отношений Флобера и Джульет будет раскрыта, как и тайна слов «удивительнейшая дружба». Я был также доволен тому, что этот материал поможет мне еще глубже понять, каков он, этот Флобер. Сеть закинута. Узнаем ли мы теперь, как он вел себя в Лондоне?

Это представляло особый интерес. Культурный обмен между Англией и Францией носил в лучшем случае прагматический характер. Французские писатели никогда не пересекали Ла-Манш для того, чтобы вести дискуссии с английскими коллегами по вопросам эстетики; они приезжали сюда, чтобы спрятаться от судебных преследований или просто искали работу. Для Гюго и Золя приезд в Англию означал ссылку, для Верлена и Малларме — возможность работать преподавателями, для Вильера де л'Иль-Адама, постоянно нищенствующего, но чертовски практичного, — возможность жениться на богатой наследнице. Парижский сват соответственно экипировал его для этой цели, дав меховую шубу, часы с будильником и новый зубной протез. Расходы на все это писатель должен был оплатить потом, когда получит доступ к наследству невесты. Но Вильер, кому постоянно сопутствовала неудача, по обыкновению все портил. Невеста отвергала его, маклер тут же требовал назад шубу и часы, и отвергнутый жених оставался в Париже с пустыми карманами и ртом, полным фальшивых зубов.