Попугай Флобера

«Относиться к жизни серьезно — это прекрасно или глупо?» (1855). Эллен лежала с трубкой в гортани и в перебинтованном предплечье. Вентилятор в белом продолговатом ящике регулярно подавал спасительный кислород, а монитор подтверждал это. Конечно, Эллен сделала это импульсивно, не раздумывая, решив разом покончить со всем. «Никто не имеет права». Она же решилась, не обсудив и не посоветовавшись. Религия отчаяния не интересовала ее.

На мониторе мелькали буквы «ЕС», они были знакомы: состояние больной стабильное, но безнадежное. В наше время в больничной карте не пишут «НПР» — «Не подлежит реанимации». Многие посчитали это бесчеловечным, и теперь вместо сокращенных зловещих слов ставят короткое: «Нет» с цифрой «333». Прощальный эвфемизм.

Я посмотрел на Эллен. Она не была развращенной. Ее история правдива и чиста. Я сам выключил систему. В больнице у меня справились, согласен ли я дать им возможность это сделать, но я подумал, что она предпочла бы, чтобы это сделал я. Разумеется, мы с ней об этом никогда не говорили. А сделать это несложно. Нажимаешь кнопку и отключаешь подачу кислорода, затем расшифровываешь последние данные электрокардиограммы и видишь прощальную прямую линию на экране. Далее отстегиваешь и снимаешь трубки и поправляешь руки усопшей. Ты производишь все это быстро, словно стараешься не очень беспокоить пациента.

Пациент — Эллен. Следовательно, вы вправе сказать — в ответ на ваш ранее заданный вопрос, — что я убил ее. Вы будете правы. Я выключил систему. Я прервал ее жизнь. Да, это так.

Эллен. Моя жена; человек, которого я знал еще меньше, чем того иностранного писателя, который умер сто лет назад. Это заблуждение или это нормально? Книги говорят: она сделала это потому, что… Жизнь говорит: она сделала это. В книгах все объясняется, в жизни — нет. Я не удивляюсь тому, что многие предпочитают книги. Книги придают смысл жизни. Но проблема в том, что жизнь, которой они придают смысл, — это жизнь других людей, и никогда не твоя.

Возможно, я слишком восприимчив. Мое собственное состояние стабильно, но, увы, безнадежно. Возможно, дело в темпераменте. Вспомните глупое, неудавшееся посещение борделя в книге «Воспитание чувств» и его урок. Не предпринимайте ничего: счастье в воображении, а не в действии. Удовольствие сначала в предвкушении, а потом в воспоминании о нем. Это и есть флоберианский темперамент. Сравните его с темпераментом и действиями Доде. Его визит, еще школьником, в бордель он осуществил настолько просто и успешно, что он даже остался там на два или три дня. Девушки то и дело спасали его от полицейских проверок и щедро кормили чечевичной кашей. Они всячески ласкали и баловалиего. Вырвавшись из этого дурманного плена, он потом признавался, что всю жизнь тосковал по близости женской кожи, но с ужасом вспоминал чечевицу.

Одни воздерживаются и осматриваются, страшась как разочарования, так и успеха. Другие бросаются в омут очертя голову, рискуя всем, только бы получить удовольствие. В худшем случае они подхватывают какую-нибудь ужасную болезнь, а в лучшем случае болезнь минует их, но остается долгое отвращение от испытанного возбуждения. Я знаю, к какому лагерю я принадлежу и где буду искать Эллен.

Основное правило: «совершенные браки редки». Человечество изменить невозможно, его можно только познавать. Счастье — это алый плащ с дырявой подкладкой. Влюбленные похожи на сиамских близнецов — два тела с одной душой; когда одно из тел умирает, оставшееся в живых обречено влачить за собой мертвого двойника. Гордость заставляет нас долго искать всему решение — решение, цель, успех и окончательное завершение замысла. Но чем сильнее телескоп, тем больше звезд на небе. Человечество не изменить, его только можно научиться познавать. «Совершенные браки редки».

Правило для правил. Правда о написанном может обрести форму еще до того, как вы напечатали хотя бы одно слово; правда о жизни обретает форму лишь тогда, когда уже поздно вносить поправки.

В романе «Саламбо» у погонщиков слонов всегда были с собой молоток и зубило. На тот случай, если в разгар сражения слон выходил из повиновения и намеревался убежать с поля боя. В таких случаях погонщику было приказано размозжить слону череп. Шансов на то, что такое может произойти, было достаточно: перед боем слонов старались разъярить, поэтому их поили смесью вина, ладана и перца, а затем дразнили, бросая в них дротики.

Мало у кого из нас хватило бы духа пустить в ход молоток и зубило. Эллен решилась на это. Порой меня смущала человеческая симпатия. «Ей хуже от этого», — хотелось мне сказать им всем, но я не смог. А потом, после того, как они стали добрее ко мне, предлагали сопровождать меня на прогулках, как малого ребенка, бесцеремонно пытались втянуть в разговор для моего же блага (почему они решили, что я не знаю, что для меня лучше?), и мне наконец было позволено посидеть в одиночестве и подумать о ней. Я же старался думать о буре с градом в 1835 году, о разбитых окнах, погибшем урожае, сорванных шпалерах и уничтоженных часах в виде арбуза. Есть ли на свете что-либо глупее часов в виде арбуза? Приветствуйте град камней, разбивающих ваши окна. Люди быстро сообразили, зачем нужно солнце. Оно нужно не только для того, чтобы росла капуста.