40  

Она приехала аж из самого Техаса, думал я, прилетела на самолете только ради того, чтобы увидеть меня, и теперь лежит в моей постели, ждет.

Пижамы у меня не было. Я пошел к кровати. Она лежала в ночнушке.

– Хэнк, – сказала она, – у нас осталось еще дней 6, пока это безопасно, а потом надо будет придумать что-нибудь другое.

Я лег к ней в постель. Маленькая девочка-женщина была готова. Я привлек ее к себе. Удача снова была со мной, боги улыбались. Поцелуи стали интенсивнее. Я положил ее руку на свой хрен, а потом задрал ей ночнушку. Я начал заигрывать с ее пиздой. У Кэтрин – пизда? Клитор высунулся, и я нежно к нему прикоснулся, потом еще и еще. Наконец, взгромоздился. Хрен мой вошел до половины. Там было очень узко. Я подвигал им взад и вперед, затем толкнул.

Остаток скользнул внутрь. Упоительно. Она стиснула меня. Я двигался, а хватка ее не ослабевала. Я пытался сдержать себя. Перестал качать и переждал, остывая.

Поцеловал ее, раздвигая ей рот, всосавшись в верхнюю губу. Я видел, как волосы ее разметались по всей подушке. Затем бросил все попытки ублажить и просто еб, яростно врываясь в нее. Похоже на убийство. Наплевать: мой хуй охуел. Все эти волосы, ее юное и прекрасное лицо. Как дрючить Деву Марию. Я кончил. Я кончил ей внутрь, в агонии, чувствуя, как моя сперма входит ей в тело, она была беззащитна, а я извергал свое семя в самую глубинную ее сердцевину – тела и души – снова и снова…

Потом мы заснули. Вернее, Кэтрин заснула. Я обнимал ее сзади.

Впервые я подумал о женитьбе. Я знал, что, конечно, где-то в ней есть недостатки, еще не выступившие на поверхность. Начало отношений – всегда самое легкое. Уже после начинают спадать покровы, и это никогда не кончается. И все же – я думал о женитьбе. Я думал о доме, о кошке с собакой, о походах за покупками в супермаркеты. У Генри Чинаски ехала крыша. И ему было до балды.

Наконец, я уснул. Когда я проснулся утром, Кэтрин сидела на краю кровати, расчесывая ярды рыже-каштановых волос. Ее большие темные глаза смотрели на меня, когда я проснулся.

– Привет, Кэтрин, – сказал я, – ты выйдешь за меня?

– Не надо, пожалуйста, – ответила она, – я этого не люблю.

– Я серьезно.

– Ох, «херня» все это, Хэнк!

– Что?

– Я сказала херня, и если ты будешь продолжать в том же духе, я сажусь на первый же самолет домой.

– Хорошо.

– Хэнк?

– Ну?

Я взглянул на Кэтрин. Она продолжала расчесываться. Ее большие карие глаза были устремлены на меня, и она улыбалась. Она сказала:

– Это просто секс, Хэнк, просто секс! – И рассмеялась. Смех не был язвительным, он был радостным. Она расчесывала волосы, а я обхватил ее рукой за талию и положил голову ей на ногу. Я уже ни в чем не был полностью уверен.


37

Я брал с собой женщин либо на бокс, либо на бега. В тот четверг вечером я взял Кэтрин на бокс в спортзал «Олимпик». Она никогда не видела живого боя. Мы приехали еще до первой схватки и сели у самого ринга. Я пил пиво, курил и ждал.

– Странно, – заметил я ей, – что люди приходят сюда, садятся и ждут, когда два человека вскарабкаются на этот ринг и будут изо всех сил вышибать друг из друга дух.

– Да вроде не очень ужасно.

– Этот зал построили давно, – рассказывал я, пока она разглядывала древнюю арену. – Здесь только две уборных, одна для мужчин, другая для женщин, и обе очень маленькие. Поэтому попробуй сходить либо до, либо после перерыва.

– Ладно.

В «Олимпик» ходили, в основном, латиносы и белые работяги из низших слоев, да несколько кинозвезд и знаменитостей. Там было много хороших мексиканских боксеров, и дрались они всем сердцем. Плохими были только те бои, когда встречались белые или черные, особенно тяжеловесы.

Сидеть там с Кэтрин было странно. Человеческие отношения вообще странны. Я имею в виду, что вот некоторое время ты – с одним человеком, ешь с ним, и спишь, и живешь, любишь его, разговариваешь, ходишь везде, а потом это прекращается. Потом наступает короткий период, когда ты ни с кем, потом приезжает другая женщина, и ты ешь уже с ней, и ебешь ее, и все это кажется таким нормальным, словно только ее и ждал, а она ждала тебя. Мне всегда не по себе в одиночестве; иногда бывает хорошо, а по себе – ни разу.

Первый поединок был неплох, много крови и мужества. Смотря бокс или ходя на скачки, можно кое-чему научиться – как писать, например. Смысл неясен, но мне помогало. Вот что самое важное: смысл неясен. Слов тут нет – как в горящем доме, или в землетрясении, или в наводнении, или в женщине, выходящей из машины и показывающей ноги. Не знаю, чего требуется другим писателям: наплевать, я все равно их читать не могу. Я заперт в собственных привычках, собственных предубеждениях. Вовсе неплохо быть тупым, если только невежество – твое личное. Я знал, что настанет день, и я напишу про Кэтрин, и это будет тяжело. Легко писать о блядях, но писать о хорошей женщине несоизмеримо трудней.

  40  
×
×