Танцующий с тенью

В душе Молины не оставалось места никаким чувствам, кроме боли. Он собирался позвонить в полицию. Но не сейчас. Для того чтобы заняться всем остальным, времени впереди предостаточно. Сейчас был не тот момент, чтобы думать о выполнении формальностей. Конечно, он позаботится о том, чтобы девушку похоронили по-христиански. Но теперь Молина хотел воздать ей посмертные почести сам, в одиночку. Снаружи начал накрапывать дождь. Певец еще раз внимательно оглядел комнату, стараясь определить, как прошел этот день, уже подходивший к концу. Молине хотелось в подробностях восстановить последние часы жизни Ивонны: с кем она говорила, что делала. И тогда, почти что случайно, обернувшись к столику в углу, юноша заметил хорошо знакомый ему предмет: позолоченную зажигалку «Ронсон» с выгравированными инициалами владельца: «К. Г.». Молина много раз видел, как Гардель вертит эту зажигалку в пальцах – такая была у него привычка. Это был тот самый «Ронсон», который Гардель столько раз оставлял где придется, а потом Молина столько же раз возвращал его хозяину, подобрав со стола в каком-нибудь ресторане, в котором Гардель малость перебрал со спиртным. Словно чтобы подчеркнуть неслучайность этой находки, рядом на том же столике обнаружились пустой бокал и бутылка из-под «Клико» – единственного шампанского, которое пил Гардель и о постоянном наличии которого в этой квартире он заботился лично. Молина отвел взгляд. Он не хотел больше думать. Было слышно, как капли дождя падают на вывеску «Глосторы» и испаряются от прикосновения с неоновыми трубками. Если бы Молина был сейчас в состоянии мыслить логически, ему не стоило бы труда определить, что в этот день Гардель действительно заходил в «гнездышко». Причем, возможно, он пытался сделать так, чтобы об этом никто не узнал. Вообще-то, когда Гарделю хотелось зайти, чтобы остаться с Ивонной наедине, он сначала звонил по телефону и проверял, нет ли в доме кого-нибудь из неожиданных гостей; потом Гардель иногда просил Молину заехать за ним на машине и отвезти на улицу Коррьентес. В подобных случаях певец извинялся перед своим водителем и просил дождаться его снаружи – чтобы они с Ивонной могли побыть вдвоем. Обычно Гардель оставался наверху пару часов, потом спускался, явно чем-то озабоченный, быстро садился в автомобиль и после небольшого раздумья просил Молину отвезти его обратно домой. В последнее время после таких визитов Гардель пребывал в каком-то раздражении. Домой ехали молча. Пассажир курил, не произнося ни слова. Лишь однажды, не сдержав эмоций – что случалось с ним крайне редко, – Гардель громко хлопнул дверцей автомобиля и пробормотал, словно про себя:

– Эта девчонка сведет меня с ума.

После этих редких посещений, когда Молина возвращался в квартиру, он заставал Ивонну в безутешных рыданиях.

Бывало и так, что Гардель появлялся в гнездышке Француза, чтобы пообщаться с друзьями. Тогда Ивонна не выходила из своей комнаты. Как правило, Певчий Дрозд и его приятели до утра просиживали за столом, играя в карты или в кости. Ставили здесь по-крупному, и, как бы Гардель ни пытался это скрыть, проигрывать он не любил. Возможно, игра была самым слабым местом Дрозда. Немалая часть состояния, нажитого им в Париже и Нью-Йорке, была потеряна на ипподроме в Палермо. Не однажды зарекался он никогда больше не являться на конские бега. Во время этих краткосрочных перерывов Гардель пытался утихомирить свою страсть к скачкам игрой в покер или в кости. По какой-то непонятной причине каждый раз, собираясь провести в «гнездышке» ночь, певец сначала звонил Молине, чтобы тот забрал его в городе и довез до дверей. Зажигалка и бутылка «Клико» неопровержимо свидетельствовали, что Гардель приезжал в квартиру на улице Коррьентес. Однако Молину он почему-то не вызвал.

3

Хуан Молина так никогда и не узнал в точности, сколько времени прошло с того момента, когда он, прижавшись к телу Ивонны, погрузился в глубокий сон, до момента, когда он пришел в себя внутри зловонного сырого куба со стороной в два метра. Молина посмотрел наверх и увидел забранное решеткой узкое окошко, из черноты которого веяло ледяным ветром. Юноша попытался встать, однако тут же мешком повалился навзничь, как будто ему ампутировали обе ноги. Молина осторожно пошевелил пальцами онемевших ног, пытаясь восстановить кровообращение, и почувствовал, что ботинки его расшнурованы. Оказалось, не хватает также галстука и ремня на брюках. В левом верхнем веке, левой брови и левой скуле пульсировала острая боль. Молина поднес руки к лицу, потом посмотрел на свои ладони и увидел на них следы полузапекшейся крови. Борец вздохнул поглубже, и ему показалось, что между ребер ему вонзили железный прут. Задрал рубашку и увидел целую россыпь синяков, покрывавших его живот и грудную клетку. Потом закололо в ногах, как будто всю кожу истыкали острыми иглами, – это постепенно возвращалась чувствительность затекших мышц. Мо-лине не без труда удалось подняться на ноги; он выглянул в узкое горизонтальное окошко, но единственное, что ему удалось через него разглядеть, – это голую кирпичную стену какого-то полутемного коридора. Дверью клетушке, в которую был заперт Молина, служила заклепанная металлическая плита, в центре которой находилось отверстие размером с щель почтового ящика. Борец согнулся пополам и, заглянув в эту щелку, встретился со взглядом черных глаз, следивших за ним.