Время ангелов

— Нет. Но я и не заслужил никаких чудес. Я потерял веру. Он потерял свою страну и свою веру. Великолепный темный сверкающий интерьер русской церкви был домом для него так много лет его детства и юности. Бородатый русский Бог прислушивался в этой тьме к его просьбам и молитвам, бранил его за ошибки, прощал прегрешения, любил его. Лишь со временем он понял, что здание было пустым. Безбрежное присутствие — всего лишь обман темноты. Там ничего не было, кроме темноты. А теперь у него есть сын, который не может постигнуть Бога.

— Я люблю икону, — сказал он. — И зажигаю ладан перед ней. Этим как бы подкармливаю ее. Она для меня больше чем символ.

Хотя чем еще она могла быть, как не символом? Он был сентиментальным суеверным человеком. И любил икону, потому что она принадлежала его матери и жила с ними в Санкт-Петербурге. Возможно, она каким-то образом удовлетворяла его подавленное чувство собственности. Он любил ее так же, как незамутненный образ добродетели, лишенный всего индивидуального.

— И вы приехали в Англию?

— В конце концов, да.

— А зачем?

— Ничего особенного. Работал в разных местах. А сейчас сижу здесь и разговариваю с Пэтти.

Как прошли годы? Они прошли. Иногда в памяти времена отталкивались, и казалось, что это Гитлер стучал в ворота Санкт-Петербурга. Его зрелость как будто случайно забрали у него. Пятнадцать лет в лагерях, вся середина жизни. Более того, в действительности он никогда не прекращал жить в лагере. В Англии он переезжал из одного жалкого и грязного барака в другой. Даже сейчас он жил в лагере. Он получил свой угол. И все.

— Хотелось бы мне поработать в одном из таких мест, — заметила Пэтти.

— Вы имеете в виду лагерь для беженцев? Почему?

— Это было бы что-то реальное — быть рядом с настоящим страданием, помогать людям.

— Жизнь в лагере абсолютно нереальна для людей, которые живут там. Лагерная жизнь — сон, Пэтти. Для работников, занимающихся вопросами улучшения быта, там все в порядке. О, я видел множество их, таких веселых, таких довольных собой! Ничто не делает человека счастливее и свободнее, чем вид страдающих и заключенных людей! Нет, они были вполне положительными, эти работники по улучшению быта, вы не должны считать меня циником. Но между их самодовольством и нашим полузабытьем как-то терялась реальность. Возможно, Бог видел это. Только святой мог бы придерживаться там истины.

— Тогда я хотела бы стать святой. Юджин засмеялся:

— Весь мир — лагерь, Пэтти, так что у вас есть шанс. Есть хорошие и плохие углы, но в конце концов — это пересыльная тюрьма.

— Значит, вы верите в загробную жизнь?

— Нет, нет. Я просто хочу сказать, что ничто не имеет такого уж большого значения. Мы здесь ненадолго.

Его слова прозвучали в тишине ярко освещенной комнаты. Пэтти сплела пальцы, а затем, когда снова наступило молчание, она встала.

— Я слишком долго у вас пробыла и должна вернуться к работе. Мне не следовало заставлять вас вспоминать обо всем пережитом.

— Нет, это хорошо. Человек иногда должен поговорить о том, что на душе, а не скрывать это. В следующий раз вы расскажете мне о себе.

— Мне нечего рассказывать о себе, — сказала Пэтти, стряхивая крошки с юбки.

— Почему же, что-то должно быть. У каждого есть свои приключения. О, я так рад! Вы съели три пирожных.

— Мне не следовало этого делать. Я и так слишком толстая. Я все собираюсь сесть на диету.

— Пожалуйста, не надо! У вас прекрасная фигура. Вы мне нравитесь такой, какая вы есть.

— Правда?

— Да, правда. Вы должны быть благодарной. Когда-нибудь вы похудеете и пожалеете об этом. Худая женщина похожа на смерть.

Он вспомнил бедную Таню, худую как скелет, обвиняюще смотревшую на него глазами умирающей. Она была обрывком его воспоминаний, почти бестелесных. Он не слишком по-доброму относился к ней, порой негодовал на ее беременность, ее болезнь. И она стала такой худой.

— Я должна идти.

— Вы придете еще посидеть вот так, правда?

— Да, с удовольствием.

— И послушайте, когда туман рассеется, позвольте мне отвезти вас к морю.

— К морю? А это возможно?

— Нет ничего проще. Но обещайте, что не поедете ни с кем другим прежде!

— Но нет никого другого, кто бы… О, я бы с удовольствием поехала с вами к морю, с удовольствием.

— Юджин.

— Юджин.

— Тогда решено.

Она улыбнулась ему из-под своих разлетающихся волос.