Время ангелов

Маркус почувствовал, что его отпустили, может даже уже забыли о его присутствии. Но он не мог так уйти. Ему захотелось привлечь внимание Карела к себе, даже если тот разгневается. Маркус сказал:

— Я принес эти цветы Элизабет.

Карел медленно повернулся к нему, посмотрел все еще отсутствующим взглядом и подошел к окну. Он потрогал пушистые головки хризантем.

— А что в пакете? Что-нибудь для Элизабет?

Маркус вспомнил об иконе, но в первый момент не мог понять, почему она у него. Он смущенно сказал:

— Это икона, наверное, ты не знаешь о ней, она принадлежит Юджину Пешкову…

— А, этому поляку.

— Вообще-то он русский.

— Можно посмотреть?

В действительности Карел уже развертывал бумагу. Под прямым светом лампы рядом с унылой белизной цветов массивный деревянный прямоугольник переливался золотистым и голубым цветом. Три бронзовых ангела, печальные от испытанного поражения и унижения, грациозные и отдаленные, сидели, как на тайном совещании, держа свои посохи и склонив друг к другу небольшие головки, окруженные огромными кремовыми нимбами, парящими над их престолами.

Карел медленно отложил ее и что-то пробормотал.

— Что? — спросил Маркус.

— Я сказал «высокие».

— Высокие?

— Они были бы такими высокими.

Маркус посмотрел на Карела. Тот все еще сосредоточенно рассматривал икону, снова улыбаясь расслабленной счастливой улыбкой.

Маркус кашлянул.

— Она представляет Троицу, — сказал он.

— Как эти трое могут быть одним? Как я уже сказал тебе. А теперь, пожалуйста, уходи, Маркус.

Маркус заколебался. Он больше ничего не мог придумать, что бы сказать. Теплое, расслабляющее чувство вернулось к нему, он готов был заплакать и сказал:

— Я зайду к тебе снова.

Карел, смотревший на икону, не ответил.

— Я еще увижу тебя, Карел.

— Уходи.

Маркус сделал шаг-другой к двери. Он не мог взять икону из рук Карела. Снова ощутил боль и невозможность оставить его в столь мрачном состоянии один на один с такими мыслями. Напрасно все это было сказано. Может, какие-то чары вернут их назад, и все станет как прежде. Внезапно он ощутил настоятельную потребность прикоснуться к брату. Он вернулся и, наклонившись, сжал подол черной сутаны.

— Не прикасайся ко мне.

Карел быстро отодвинулся, выдернув материю из руки Маркуса. Когда Маркус выпрямился, Карел шагнул вперед, и на секунду Маркусу показалось, что брат собирается обнять его. Вместо этого Карел намеренно сильно ударил его по губам.

Маркус задохнулся, прижав руки к лицу. Он почувствовал, что его тело пылает от стыда и боли. Он отчетливо видел металлические черты Карела, его фарфорово-голубые глаза, задумчиво и напряженно устремленные на него.

Карел пробормотал:

— Ты существуешь, Маркус, хоть на секунду ты существуешь. А теперь убирайся.

Голубые глаза закрылись. Маркус, спотыкаясь, вышел за дверь.

Глава 18

— Забавно, — сказала Элизабет. — Я перестала слышать поезда. Никогда не думала, что привыкну к ним. А ты перестала обращать на них внимание?

— Да, — ответила Мюриель.

— Головоломка почти закончена.

— Ты много сделала.

— В конце концов это захватывает. Но я такая ленивая. Эта подходит, не правда ли?.

— Да, подходит.

— Что мы будем делать, когда закончим ее?

Они сидели на полу в комнате Элизабет, лампы были зажжены, занавески задернуты. Огонь трепетал, отбрасывая неровные золотистые отражения на коричневатые укромные уголки французского зеркала. Недокуренная сигара Элизабет тлела в пепельнице. Она сидела лениво, подогнув под себя стройную ногу, обтянутую черными брюками, прислонившись спиной к шезлонгу и обратив лицо к огню. Кончики ее рассыпавшихся волос упали на плечи. Полосатая рубашка небрежно распахивалась, когда она наклонялась за очередным фрагментом головоломки.

— Осталось только немного этого скучного моря.

— Ты много сделала, — сказала Мюриель и подумала: «Кажется, я уже только что сказала это».

— М-м-м. Снова туман, не так ли?

— Да.

— Я ощущаю здесь его запах, даже когда зажжен огонь. Снег еще шел?

— Нет.

— Он все еще лежит?

— Очень много. Сейчас не слишком приятно на улице.

Мюриель вошла в комнату Элизабет, испытывая дурноту от ожидания и страха, и едва смогла заставить себя прикрыть за собой дверь. Она ждала если не объяснений или приговора, то хотя бы того, что помогло бы ей сменить настроение. Оно было настолько ужасным, что любое изменение могло принести некоторое облегчение. Для нее особенно невыносимым было не то, что она увидела, хотя воспринятый ею образ производил ужасающее впечатление смертельной болезни, ждущей своего часа, но ее невероятно мучила мысль, что они знают о ее сопричастности и могут подумать, что она намеренно следила за ними. На нее легло бремя вины. И она нуждалась в помощи Элизабет, ей важно было услышать слова, может даже невнятные, но способные вернуть ее назад в обитаемый мир, возможно, тогда станет в человеческих силах иметь дело с тем, что она увидела, как бы все это ни было жутко. И любое движение, которое предприняла бы Элизабет, могло предоставить такую помощь. Но она не сделала никакого движения.