Плач к небесам

А вот Тонио это удавалось каждый раз.

Между тем король Карл Третий, правивший Неаполем уже два года, решил построить свой собственный театр. В несколько месяцев строительство было завершено, и старый театр Сан-Бартоломео был снесен.

И хотя все восхищались тем, с какой скоростью воздвигается здание, в вечер открытия не что иное, как интерьер театра, вызвало вздохи восхищения и благоговения.

В театре Сан-Бартоломео зрительный зал имел устаревшую четырехугольную форму. Этот же представлял собой подкову с шестью ярусами. Но восхищение вызвал не столько впечатляющий размер зала, сколько его изумительное освещение. Впереди каждой ложи было установлено зеркало, по обеим сторонам которого горели свечи. Когда эти свечи зажигались, зеркала тысячекратно усиливали во всех направлениях свет их крошечного пламени. Это было незабываемое зрелище, затмить которое мог лишь талант примадонны, Анны Перуцци, и ее соперницы, контральто Виттории Тецци, которая прославилась мастерским исполнением мужских партий. Опера, дававшаяся на открытие, «Ахиллес на Сиросе», была написана по свежему либретто Метастазио композитором Доменико Сарри, которого неаполитанцы любили уже много лет.

Сцену оформил один из лучших декораторов того времени, Пьетро Риджини, и все представление оказалось в самом деле просто великолепным.

У Гвидо и Тонио были на весь сезон сняты места в передней части партера, удобные кресла с подлокотниками. Поэтому они вполне могли сколько угодно опаздывать, а так как кресла в первых рядах стояли довольно свободно, то, прибыв в середине представления, они никому не мешали, когда проходили на свои места.

Конечно, все знали, что монарх не слишком интересуется оперой, и шутили, что он построил такой вместительный театр для того, чтобы самому разместиться подальше от сцены.

Но глаза всей Европы более чем когда-либо были теперь обращены к Неаполю. Его певцы, композиторы и музыка намного превзошли венецианских мастеров. А те уже давно затмили Рим.

Однако, насколько Гвидо было известно, Рим по-прежнему оставался местом, где происходили дебюты певцов-кастратов. Даже не рождая собственных певцов и композиторов, Рим оставался Римом. И маэстро постоянно напоминал Тонио об этом.

Прогресс Тонио изумлял всех. Но хотя он спел уже четыре арии в опере, поставленной в консерватории осенью, а вечера проводил с Гвидо где-нибудь в городе, он по-прежнему иногда трапезничал со своими товарищами-студентами, отдыхал с ними после обеда и не отказывался от выполнения всей необходимой работы за сценой.

Но вскоре после второго Рождества, проведенного им в Неаполе, у Тонио произошла стычка с одним из юношей, бравших уроки фехтования, и она оказалась столь же опасной, как его противостояние с Лоренцо за год до того.

В тот день Тонио плохо соображал и был необычайно вялым, безразличным ко всему, что видит и слышит.

Утром он прочел очередное письмо Катрины Лизани, в котором тетушка сообщила ему, что его мать произвела на свет здорового сына. Ребенок был рожден пять месяцев назад: уже почти полгода он жил на этом свете.

Противная слабость разлилась по всему телу Тонио, и он неожиданно для себя начал беззвучно молиться. «Да будешь ты здоров телом и ясен разумом, – чуть ли не шептал он. – Да получишь ты благословение и от Бога и от людей. Если бы я был на твоем крещении, я бы сам поцеловал твой нежный маленький лобик».

И в его сознании, словно само по себе, возникло видение. Он увидел себя – высокого, белого, похожего скорее на паука, – идущего по этим сырым и сумрачным комнатам. Вот его бесконечно длинная рука протянулась к младенческой колыбельке, чтобы покачать ее. А потом пред ним предстала мать, плачущая в одиночестве.

«Но почему она плачет?» Он попытался сосредоточиться и понял, что горюет она потому, что он убил ее мужа. Карло умер. И она снова в трауре, и все яркие свечи уже догорели. Над их огарками вьется слабый дымок. А вверх и вниз по этим коридорам плывет вонь от канала, густая и осязаемая, как зимний туман.

– Что ж, – сказал он наконец вслух, складывая жесткий лист пергамента. – А чего ты хотела? Чтобы я дал тебе больше времени?

Еще один шаг был предпринят, еще один шаг. В письме Катрины говорилось, что мать снова беременна!

И вот когда он в таком состоянии добрался до зала фехтования, то столкнулся в дверях с юным тосканцем из Сиены и, отпихнув его, прошел первым. Простая невнимательность, только и всего.