Плач к небесам

Но в реальности темная фигура уже приближалась к нему, и вдруг в этой пустой комнате прозвучал голос Кристины, и этот голос произнес его имя.

– Тонио, – сказала она, как будто какая-то близость уже успела связать их, и как только он услышал ее низкий и довольно мелодичный голос, то невольно приложил к губам палец.

Теперь он видел ее лицо под капюшоном, а сам капюшон вдруг навеял на него мысли о монахах, что обычно сопровождают на эшафот приговоренных к казни, и тогда он быстро протянул руку, легко преодолев расстояние, еще остававшееся между ними, и стянул капюшон с ее волос.

Она не шелохнулась. И не испугалась. Даже когда его пальцы втиснулись в тугие пряди и, разведя их, сомкнулись у нее на затылке. Она шагнула ближе.

И, неожиданно поднявшись на цыпочки, прильнула к нему всем своим юным телом, укутанным тонкой шерстяной тканью и кружевом. И он тут же ощутил мягкость ее подбородка и невинность пухлых губ, а потом, по внезапной дрожи, почувствовал охватившее девушку желание.

И это желание покорило его, передалось всему его телу, рту, вытягивающему желание из ее губ, из теплой, сладкой ложбинки на шее, а потом и из округлости высоких, прикрытых тонкой тканью грудей.

Тонио прижал к своей груди ее голову так сильно, что, наверное, даже причинил Кристине боль, и потом зарылся лицом в ее волосы, приподымая их сияющими пригоршнями, которые даже в этой сумрачной зимней комнате отсвечивали золотом. Крохотные завитки волос стали щекотать его лицо, и тогда, оторвавшись от нее, он тихо вздохнул, и этот едва уловимый звук тут же растворился в воздухе.

Кристина отстранилась от него и, взяв его за руку, повела в соседнюю комнату.

Даже ее пальцы показались ему странными на ощупь – хрупкими, словно драгоценности. Он поднес ее руку к губам.

Перед ними, у дальней стены, стояла кровать. Вся остальная мебель была зачехлена; похоже, этой комнатой давно не пользовались.

– Свечи, – шепнул он. – Свет.

Она замерла, словно не поняла. А потом покачала головой.

– Нет, позволь мне видеть тебя, – прошептал Тонио и притянул ее к себе, так что она была вынуждена снова привстать на цыпочки.

Но этого ему показалось недостаточно, и тогда он легко приподнял ее так, чтобы ее глаза оказались на одном уровне с его глазами. Ее волосы упали вперед, накрыв их обоих, и какой-то миг он не чувствовал ничего, кроме собственной дрожи и ее трепета, перетекавшего в его тело.

Подняв Кристину одной рукой, как маленького ребенка, и довольно смутно осознавая, что делает, он закрыл дверь на задвижку. Потом взял маленький подсвечник и поставил его внутрь кровати, которую закрыл со всех сторон, опустив тяжелые бархатные занавеси. От занавесей исходил густой запах пыли. Тонио чиркнул спичкой, зажег одну за другой три свечи, и маленькая комнатка, состоявшая сплошь из занавесок и мягких перин и подушек, озарилась мерцающим светом. Кристина стояла перед ним на коленях. Ее лицо было чудом изумительных контрастов. Темно-серые ресницы, обрамлявшие дымчато-синие глаза, увлажнились, точно она только что плакала, а губы имели девственно-розовый оттенок и словно никогда не знали краски. И вдруг, к своему огромному удивлению, он увидел, что под черным плащом на ней то самое чудесное шелковое платье, фиолетовый цвет которого отбрасывает на щеки неземной блеск и оттеняет сверхъестественную белизну округлых грудей, которые чуть ли не светятся, приподнимаясь над кружевами корсажа. Фиолетовый цвет заострял черты ее лица, ложась еле заметной тенью на щеки, покрытые нежнейшим пушком.

Ему достаточно было одного взгляда, чтобы увидеть все это, но потом он всмотрелся в ее лицо и был потрясен его выражением. Оно испугало его, усилив и без того бешеное биение его пульса, потому что он понял: в этом теле заключен дух не менее железный и суровый, чем его собственный. Кристина не боялась его. В ней чувствовались сосредоточенность, храбрость и воля. Указав на подсвечник, она взглядом попросила затушить свечи.

– Нет… – прошептал он.

Затем протянул руку, но все не решался коснуться ее лица. Насколько проще было касаться всего ее тела в темноте! Едва ощутив под пальцами этот шелковистый пушок и кожу под ним, Тонио поморщился, как от боли. И тут же лицо девушки утратило всю свою серьезность. Нахмуренные дымчатые брови разгладились и казались теперь карандашными линиями, проведенными над блестящими глазами. А глаза наполнились слезами, чуть смазавшими, но одновременно усилившими их синеву. Однако было видно, что она боится заплакать.