Плач к небесам

Он выпил бренди. Может, всему виной эта женщина, или что-то в движении ее юбок, в ее вуали, прилипающей под ветром к лицу, вызывало в нем странную легкую панику, заставляющую делать глоток за глотком?

Она приближалась к нему, так же как приближалась к нему раньше!

Кто она? Может, куртизанка, одетая в черное в знак Великого поста? И она идет именно к нему, она подходит! Кажется, что из всей снующей толпы она выбрала именно его своей целью, именно его, да-а-а-а! Она преследует его, в этом нет никакого сомнения. А где же ее служанки? Может, они прячутся в сторонке, как и его люди?

Ему нравилось воображать, что она его преследует. Да, она его преследует. Из-под своей черной вуали она видела его улыбку. И видит его улыбку сейчас.

«Я хочу этого, я хочу всего этого! – Он даже заскрипел зубами. – Я хочу этого, я вовсе не хочу страдать, только скажи мне, только скажи мне, только пусть они скажут мне, что он мертв!»

Карло распахнул глаза. А когда увидел смутный овал ее белого лица и движения ее рук под плывущей вуалью, она показалась ему не человеческим существом, а каким-то призраком, посланным ходить за ним по пятам и успокаивать его.

Внезапно она повернулась спиной, но не прекратила движения. Это было такое удивительное зрелище, что он, слегка наклонив голову, снова прищурился, чтобы лучше видеть.

Она удалялась, и теперь все эти складки газа развевались перед ее лицом, а юбки колыхались на ветру. Несмотря на каблуки, она ни разу не оступилась, шла решительной мужской походкой, а потом снова повернулась кругом.

Карло тихо засмеялся. Он ни разу в жизни не видел, чтобы женщина вела себя таким образом.

И когда она повернулась, юбки, разлетевшись, повернулись вместе с ней, и она стала снова приближаться к нему тем же жутковатым невесомым шагом, и тут же он почувствовал резкую боль в боку.

Вместе с выдохом из его груди вырвался какой-то свист.

«Пьяная, глупая куртизанка, вдова – кем бы ты ни была, – думал он, и злоба просачивалась в него, словно на его теле вдруг появилось какое-то темное пятно, через которое мог поступать яд, – что ты знаешь о том, что находится вокруг тебя, и можешь ли вообразить, что ты – часть всего этого, этой красоты! Ты часть этой красоты, независимо от твоих убогих, банальных и неизбежно омерзительных мыслей!»

Бутылка была пуста.

Он совсем не собирался ронять ее, и вдруг она разбилась вдребезги о мокрые камни под его ногами. Тонкий слой воды пошел рябью. Осколки, блестя в воде, легли на дно. Карло наступил на них. Ему нравился звук крошащегося стекла.

– Еще одну! – махнул он рукой. И краем глаза увидел, как одна из теней, приближаясь, становится все больше, становится все выше.

– Синьор! – Ему вручили бутылку. – Пожалуйста, пойдемте домой.

– А! – Он откупорил бутылку. – А разве у меня сегодня нет причины для печали? – Он злобно глянул в лицо Федерико. – Сейчас, когда мы стоим здесь, он, скорее всего, уже начал разлагаться, и все эти бабы, что падали в обморок от его голоса, теперь плачут и причитают, а его друзья, богатые и влиятельные господа Рима и Неаполя, наверное, готовят ему пышные похороны.

– Синьор, умоляю вас…

Карло покачал головой. Снова та ужасная комната и тот… что это было?… Тот ужас, который он мог буквально почувствовать, как привкус на языке. Когда она вдруг села на постели: «Тонио!»

Он положил руку на грудь Федерико и оттолкнул его.

И стал пить медленно, большими глотками, мечтая, чтобы вернулась печаль, это светлое, бездонное чувство без волнения и тревоги.

А где же она, его женщина в черном? Куда же она делась?

Повернувшись на каблуках, он увидел ее всего в десяти шагах от себя. И он был уверен в том, что она повернула голову, чтобы посмотреть на него, как только он бросил на нее взгляд!

Да, она посмотрела на него.

Она глядела на него из ночной мглы. Он презирал ее и в то же время знал, что в тот момент, когда улыбнулся ей восхищенной улыбкой, глаза его зажглись похотливым блеском. Всегда одна и та же дерзость, то же кокетство, та же игра в кошки-мышки, в то время как внутри его грызет скорбь. «Ты думаешь, я хочу тебя, ты думаешь, я желаю тебя! Да я хочу выпить тебя, как вино, а потом выбросить на обочину, прежде чем ты успеешь понять, что произошло. Но она! То была любовь, не подвластная времени. И это я погубил ее! „Тонио!“ – и больше ни одного слова до самой смерти».

Он пил бренди слишком жадно: оно текло по его подбородку, проливалось на одежду.