Плач к небесам

С галерки раздалось шиканье, а за ним крики и свист. Поклонники примадонны принялись топать ногами и яростно потрясать кулаками, тогда как поклонники кастрата катались от смеха.

И, завладев наконец вниманием каждого мужчины, женщины и ребенка в зале, Каффарелли закончил свой бурлеск монотонной, «в нос», пародией на нежный, тихий каданс^[21] примадонны, а затем начал собственную aria di bravura ^[22] с просто уничтожающей силой.

Тонио тяжело опустился на сиденье. Его рот растянулся в улыбке. Вот оно! Вот он, сказал бы любой, кто когда-либо услышал его, вот он, человеческий инструмент, столь мощный и столь великолепно настроенный, что все остальное меркнет в сравнении с ним.

Когда певец смолк, аплодисменты раздались из всех самых отдаленных уголков здания. Крики «браво!» неслись по всему залу. Преданные поклонники девушки пытались сопротивляться этому натиску, но были вынуждены быстро уступить.

И повсюду вокруг Тонио раздавались грубые, неистовые хвалебные возгласы:

– Evviva il coltello!

– Evviva il coltello! – закричал и он. «Да здравствует нож!», вырезавший из этого человека его мужское естество, чтобы навеки сохранить дарованное ему победоносное сопрано.

Потом Тонио долго сидел в полном оцепенении. Его не задело даже то, что Марианна, сославшись на усталость, отказалась от приглашения в палаццо Лизани. Величие этой ночи заполняло всю душу, не оставляя места для иных удовольствий, и оно останется в ней навеки, а все мысли и мечты Тонио будут посвящены Каффарелли.

И все было бы совершенно замечательно, если бы не происшествие, случившееся в тот момент, когда они протискивались к дверям. Услышав, как кто-то решительно и отчетливо произнес возле самого его уха: «Вылитый Карло», Тонио обернулся и, несмотря на обилие людей, сразу понял, что слова эти принадлежали Катрине, уже разговаривавшей в тот момент со старым сенатором. И она подтвердила догадку: «Да-да, мой дорогой племянник, я просто сказала, что ты очень похож на своего брата».

16

В оставшиеся дни карнавала Тонио ежевечерне отклонял любые другие предложения и отправлялся слушать Каффарелли.

Каждый театр в Венеции давал одну и ту же оперу целый сезон подряд, но ничто не могло соблазнить Тонио посмотреть хотя бы часть любого из этих представлений. Да и почти все общество возвращалось в театр снова и снова, чтобы увидеть покорившее всех волшебство.

Ни одну арию Каффарелли ни разу не спел одинаково, и его демонстративно выражаемая скука между этими пронзительными моментами казалась скорее отчаянием, чем просто позой, направленной на то, чтобы кого-то позлить.

В вечной неутомимости великого певца было что-то зловещее. В основе его постоянной изобретательности лежала безысходность.

И снова и снова, одной лишь собственной волей, он творил чудо.

Он выходил к рампе, разводил руки, брал на себя управление залом и, игнорируя существующую партитуру, сбивая с толку толпящихся за его спиной исполнителей, создавал в одиночку, без чьей-либо помощи, музыку, которая на деле была сердцем и душой оперы.

И, проклиная его как только возможно, все знали, что без него ничего этого не было бы.

К моменту закрытия занавеса композитор зачастую окончательно выходил из себя. Прячась в тени, Тонио слышал его крики: «Вы поете не то, что я пишу, вы вообще не обращаете внимания на то, что я написал!»

– Так напишите то, что я спою! – рычал неаполитанец. А однажды даже выхватил шпагу и буквально погнал композитора к дверям.

– Остановите, остановите его, а не то я его убью! – кричал композитор, отбегая назад в проход между рядами кресел. Но все могли видеть, как он напуган.

Каффарелли отвечал раскатистым презрительным смехом.

Он был воплощением ярости, когда тыкал кончиком рапиры в пуговицы на камзоле композитора, и ничто, кроме безбородого лица, не выдавало в нем евнуха.

Но все, и даже этот молодой человек, знали, что это Каффарелли поднял оперу до недосягаемых высот.

Каффарелли преследовал женщин по всей Венеции. В любой час появлялся он в палаццо Лизани, чтобы поболтать с патрициями, а те кидались налить ему вина или подставить кресло. Тонио, всегда оказываясь поблизости, не сводил с певца восхищенного взгляда. Он улыбался, замечая, как щеки матери полыхают румянцем, когда она провожает Каффарелли глазами.

Кроме того, Тонио было приятно видеть, что мать счастлива от такого чудесного времяпрепровождения. Теперь она не сидела, уставившись в угол, не смотрела на все с подозрением, она даже танцевала с Алессандро.

---

21 Мелодический оборот, завершающий музыкальную фразу или целое произведение.

22 Бравурную арию (ит.).