Падение титана, или Октябрьский конь

Вздохнув, она решила переменить тему.

— Когда ты планируешь пойти на парфян?

— Папа, можно я пойду с тобой твоим контуберналом?

— Не в этот раз, сынок. Твоя обязанность — защищать маму. — Он погладил ребенка по спине, глядя на Клеопатру. — В следующем году, через три дня после мартовских ид. В любом случае пора тебе подумать о возвращении домой, в Александрию.

— В Александрии нам будет даже проще встречаться, — сказала она.

— Конечно.

— Но я останусь здесь, пока ты не уедешь. Давай отметим начало твоего полугодичного пребывания в Риме. Я уже немного освоилась тут и даже сошлась кое с кем помимо Сервилии. Планы такие, — с радостным простодушием продолжала она. — Сначала Филострат прочтет наставление, потом мы послушаем твоего любимого певца Марка Тигеллия Гермогена. Ну скажи, что мы сможем устроить праздник!

— С удовольствием.

Все еще держа на руках Цезариона, он вышел на колоннаду и оглядел причудливо сформированный сад, восхитительное творение Гая Матия.

— Я рад, любовь моя, что ты не построила стену. Это разбило бы Матию сердце.

— Вот странность, — озадаченно сказала она. — Местная чернь весьма нам досаждала. А когда я собралась строить стену, они все исчезли. Я так боялась за нашего сына! Это, наверное, Сервилия сказала тебе, потому что я никому больше не жаловалась, клянусь.

— Да, это она мне сказала. Однако больше бояться некого. Местных переместили. — Он улыбнулся, но не очень-то весело. — Я сослал их во владения Аттика, в Бутрот. Пусть для разнообразия отрезают носы и уши его скоту.

Поскольку Аттик нравился Клеопатре, она испуганно посмотрела на Цезаря.

— А это справедливо?

— В высшей степени, — ответил он. — Они с Цицероном пытались говорить со мной по поводу этой колонии для неимущих. Но бедноту давно погрузили на корабли. Сейчас, конечно, они уже на месте.

— И что ты сказал Аттику?

— Что мигранты думают, будто останутся в Бутроте, но их перевезут дальше, — сказал Цезарь, взъерошив волосы Цезариона.

— А на самом деле?

— Они останутся в Бутроте. В следующем месяце я пошлю туда еще две тысячи колонистов. Аттику это весьма не понравится.

— Тебя так задел «Катон» Цицерона?

— Очень, — сурово ответил Цезарь.

Испанский триумф провели пятого октября. Первому классу это мероприятие не понравилось, остальной Рим был в восторге. Цезарь и не пытался хоть как-то прикрыть то обстоятельство, что он разбил не испанцев, а римлян, хотя празднование обошлось без демонстрации головы Гнея Помпея. Когда он проходил по Нижнему Форуму мимо своей новой ростры, все магистраты, сидящие там, встали в честь триумфатора — кроме Луция Понтия Аквилы, который наконец нашел способ выказать свой протест как плебейский трибун. Жест Аквилы очень рассердил Цезаря, как и угощение, поданное в храме Юпитера Наилучшего Величайшего после парада. Скудное и не отвечающее моменту — таков был его приговор. В другой, благоприятный по религиозным соображениям день он еще раз выставил угощение, уже за свой счет, но Понтию Аквиле велели там не появляться. Таким образом Цезарь дал ясно понять, что любовник Сервилии может больше не рассчитывать на дальнейшее продвижение.

Гай Требоний тут же тайком пришел в дом Аквилы, и клуб «Убей Цезаря» заполучил еще одного члена. Но с него взяли клятву не говорить ни слова Сервилии.

— Я не дурак, Требоний, — сказал Аквила, подняв рыжеватую бровь. — В постели она просто чудо, но Цезаря все еще любит. И пусть.

Присоединились еще несколько человек: Децим Туруллий, которого Цезарь терпеть не мог, братья Цецилий Метелл и Цециллий Буциолан, братья Публий и Гай Сервилии Каска — плебейская ветвь рода Сервилиев, Цезенний Лентон, убийца Гнея Помпея. И — самое интересное — Луций Тиллий Кимбр, претор этого года, вместе с другими преторами — Луцием Минуцием Базилом, Децимом Брутом и Луцием Стаем Мурком. Все как один сделались членами клуба, кроме тех, кто в нем уже состоял.

В октябре в клуб приняли еще одного человека — Квинта Лигария, которого Цезарь так возненавидел, что запретил ему возвращаться из Африки в Рим, хотя тот умолял о прощении. Под давлением многих влиятельных его друзей Цезарь смягчился и отозвал свое повеление, но Лигарий, с помощью Цицерона успешно снявший с себя в суде обвинение в измене, знал, что он — еще один, кто не продвинется больше в общественной жизни.