Падение титана, или Октябрьский конь

Итак, пока четвертый легион шел к Октавиану в Арретий, сенат занялся обсуждением второстепенных вопросов. Антоний расхвалил Лепида за соглашение с Секстом Помпеем в Ближней Испании, затем отнял у Брута провинцию Крит и у Кассия провинцию Киренаика. Собственную провинцию Македонию (теперь без большей части его пятнадцати легионов) он отдал своему брату Гаю Антонию.

Хуже всего было то, что у Антония больше не было советчицы. Пока он находился в палате, у Фульвии начались роды, и впервые очень тяжелые. В конце концов второй сын Антония появился на свет, но Фульвия заболела. Антоний решил назвать мальчика Юлом, что было пощечиной Октавиану, поскольку подчеркивало кровное, а не какое-то шапочное родство Антониев с Юлиями. Юлл (или Юл) был сыном Энея, основателем Альбы Лонги и прародителем Юлиев.

Все друзья Антония попрятались кто куда, оставив Антония с братьями, без помощи и утешения. События так осложнились и так нервировали, а он не умел справиться с ними, особенно теперь, когда пес Долабелла, убежав в Сирию, бросил свой пост. Наконец Антоний счел единственно правильным для себя идти в Италийскую Галлию и выгнать из нее Децима Брута, который на его приказ покинуть провинцию ответил отказом. Фульвия всегда стояла за это, а она обычно оказывалась права. Октавиан подождет, главное — справиться с Децимом. Антонию вдруг пришло в голову, что, сокрушив Децима, он унаследует его легионы. Они перейдут к нему, а не к наследнику Цезаря. И тогда придет пора решительных действий!

У него в нужный момент не хватило ни мудрости, ни терпения повести себя верно, когда на сцене появился Октавиан. Надо было приветствовать его, узнать поближе. Вместо этого Антоний отказывался видеться с ним, а ведь двадцать третьего сентября мальчишке исполнилось уже девятнадцать. И теперь у Антония имелся противник с совершенно неизвестными ему качествами, так что даже догадки о них было не на чем строить. Лучшее, что он мог сделать до отъезда в Италийскую Галлию, — это выпустить несколько указов, по которым армия Октавиана объявлялась личной и потому предательской, скорее схожей с ордами Спартака, чем с военизированными шайками Катилины. Целью последнего было уязвить побольнее солдат Октавиана, выставить их как сброд рабов. Указы также содержали прозрачные намеки на гомосексуализм Октавиана, обжорство его отчима, непристойное поведение его матери и сестры, а также на отсутствие мужской силы у его кровного отца. Рим читал все это и хохотал, не веря ни слову, но Антоний этого уже не видел. Он шел на север.

Раз уж Антоний отсутствовал, Цицерон приступил ко второй атаке. Впрочем, Рим не услышал его, потому что он так и не произнес эту речь, а просто опубликовал. Но она отметала все выпады против Октавиана и вываливала перед охочими до развлечений читателями горы грязи о старшем консуле и его близких друзьях. Не забыты были и знаменитые гладиаторы, такие как Мустела и Тирон, и вольноотпущенники Формион и Гнатон, и актриса-проститутка Киферида, и актер Гиппий, и известный мим Сергий, и не менее известный игрок Лициний Дентикул. Но помимо цветочков, имелись и ягодки. Цицерон сделал очень серьезный намек на то, что Антоний входил в заговор против Цезаря, отсюда и его нежелание преследовать кого-либо в этой связи. Он также обвинил Антония в краже военных денег Цезаря и семисот миллионов сестерциев из храма Опы, заявив, что все эти средства пошли на уплату его личных долгов. После этого он подробно остановился на завещаниях людей, которые по каким-то неясным причинам оставляли Антонию все, что имели, и отплатил ему за то, что тот назвал Октавиана гомосексуалистом, рассказав во всех подробностях о его многолетней связи с Гаем Курионом, позднее одним из мужей его теперешней жены. Он также заострил внимание на его пьяных выходках, на паланкинах любовниц, на колесницах со львами, описал, как его рвало на ростре и в других публичных местах. Рим получил потрясающее удовольствие.

Без Антония (тот окружил Мутину, город, в котором забаррикадировался Децим Брут) и при сидящем в Арретии Октавиане Рим теперь принадлежал Цицерону, который продолжил свой обличительный поход со все возрастающей смелостью, со всей жестокостью. Однако в его речах стали появляться и нотки восхищения Октавианом. Если бы тот не пошел на Рим, Антоний убил бы всех оставшихся консуляров и объявил себя абсолютным правителем, поэтому Рим перед Октавианом в огромном долгу. Как и во всех риториках Цицерона, написанных или произнесенных, факты чуть подтасовывались в угоду поставленным целям, а истины были гибки.