Падение титана, или Октябрьский конь

— Я возьму Родос, — объявил он. — Это значит, война на воде, по крайней мере для начала. Ты войдешь в Ликию, это суша, хотя войска перебросим по морю. Я сомневаюсь, что в любом случае от лошадей будет польза, поэтому предлагаю оставить себе лишь тысячу конников, а остальных отправить в Галатию на весну и лето. — Он усмехнулся. — Их содержание стоит дорого. Пусть Деиотар тряхнет мошной.

— Он был очень щедр и помогал нам, — робко проговорил Брут.

— Значит, он может быть еще щедрей и полезней! — отрезал Кассий.

— А почему я не могу идти по суше? — спросил Брут.

— Думаю, можешь, но зачем тебе это?

— Потому что ни один римлянин не любит плавать.

— Хорошо, поступай как хочешь, но учти: ползти со скоростью черепахи я тебе не позволю. Там будут горы.

— Я это понимаю, — упорствовал Брут.

— Десять легионов и пятьсот лошадей для разведки.

— Зато без обоза. Обоз не нужен в горах. Мне нужны будут вьючные мулы, значит, марш продлится не долее шести рыночных интервалов. Интересно, хватит ли еды в Ксанфе, чтобы прокормить меня, когда я там появлюсь? Думаю, Ксанф должен стать моей первой целью, как ты считаешь?

Кассий был удивлен. Кто бы мог подумать, что Брут способен так дельно мыслить?

— Да, Ксанф, — согласился он. — Однако тебе ничто не мешает послать еду морем. Ты не будешь зависеть от Ксанфа, когда получишь ее.

— Хорошая мысль, — улыбнулся Брут. — А ты как поступишь?

— Как я сказал, за мной море. Мне понадобятся четыре легиона. Они поплывут на транспортах и вынесут качку, нравится им это или нет, — ответил Кассий.

2

В марте Брут отправился с десятью легионами и пятью сотнями кавалеристов по хорошей римской дороге на юг. Через долину реки Меандер до Керама он не торопясь шел вдоль берега. Маршрут предлагал ему обильный фураж, ибо в сельских зернохранилищах все еще оставалась пшеница прошлого небогатого урожая. А то, что фермеры будут голодными, — пусть. Но он все-таки прислушался к голосу разума и их просьбам, оставляя им толику зерна на новый посев. К сожалению, весенних дождей нет, говорили фермеры, это плохой знак. Поля придется орошать искусственно, таскать воду вручную из реки. Как мы сможем это делать, если ослабеем от голода?

— Ешьте яйца и птицу, — говорил фермерам Брут.

— Тогда не разрешай своим людям красть наших кур.

Сочтя это резонным, Брут запретил своим солдатам грабить фермерские курятники и воровать прочую живность. Легионеры вдруг обнаружили, что их командир более строг, чем кажется на вид.

Горы Солима — грозные горы. Восемь тысяч футов, все вверх начиная от самой воды. Это их неприступность не давала ни одному губернатору провинции Азия обложить данью Ликию, послать туда легатов с солдатами, ввести в силу указы. Уже давно этот край служил прибежищем для пиратов. Люди селились на берегах узких рек. Связь между поселениями осуществлялась по морю. Земля Сарпедона и Главка, воспетая в «Илиаде», начиналась за портовым городом Тельмесс, где кончалась хорошая римская дорога. И дальше не было даже козьей тропы.

Брут проложил свою собственную дорогу, попеременно посылая вперед группы солдат, которые с кирками, с лопатами рубили, копали и снова рубили. И снова копали до изнеможения, но копали опять, когда к ним приближались вооруженные розгами центурионы.

Было сухо, никаких оползней, никакой грязи, которая сильно замедлила бы продвижение вьючных животных. И никаких лагерей — это в прошлом. Каждую ночь люди укладывались прямо на каменную тропу шириной в десять футов, не обращая внимания ни на блестящую паутину мерцающих в небе звезд, ни на кружевные водопады горных речушек, ни на густо покрытые соснами кручи с глубокими расщелинами, ни на жемчужный туман, обволакивающий на рассвете темно-зеленые кроны деревьев. Они замечали только большие блестящие, черные как ночь осколки, летящие из-под кирок, да и то лишь потому, что принимали их за какие-то редкие драгоценные камни. Как только им сказали, что это ни на что не пригодное особого вида стекло, они прокляли и это стекло, и эту ужасную дорожно-строительную работу, а заодно и все, что связано с ней.

Только Брут и его три философа имели возможность оценить красоты пейзажей, разворачивавшихся перед ними во всю свою ширь днем и приобретавших таинственность с наступлением темноты, когда в лесу вскрикивали какие-то существа, мелькали летучие мыши и силуэты ночных птиц вырисовывались на фоне серебристого небосвода, освещенного светом луны. Помимо любования видами каждый тратил досуг на излюбленные занятия. У Стратилла и Стратона Эпирского это была математика, у римлянина Волумния — дневник, а Брут писал письма мертвой Порции и мертвому Катону.