Падение титана, или Октябрьский конь

— Сегодняшний курьер принес слух, что он увез Корнелию Метеллу и Секста с Лесбоса и плывет по Эгейскому морю, останавливаясь на островах, — сказал Гней Помпей.

— Тогда, — посоветовал Скрибоний Либон, поднимаясь, — я думаю, пора тебе написать ему снова.

И когда он ушел, Гней Помпей решительно сел за стол, взял двойной лист фанниевой бумаги, обмакнул тростниковое перо в чернильницу и стал писать.

Мы все еще живы и не сдаемся. Море под нашим контролем. Мой дорогой отец, я прошу тебя, собери корабли, сколько сможешь, и приезжай ко мне или в Африку.

Так заканчивалось его письмо.

Но прежде чем краткий ответ Помпея Великого дошел до него, он узнал о смерти своего отца на грязевых равнинах египетского Пелузия от рук апатичного царя-мальчика и его дворцовой клики.

Конечно. Конечно. Жестоко, без оглядки на этику, в принятой на Востоке манере они умертвили его, думая, что оказывают услугу Цезарю. Ни на секунду не пришло им в голову, что Цезарь очень хотел помириться с ним. О отец! Так даже лучше! Так ты не будешь обязан Цезарю за то, что он милостиво дозволил тебе продолжать жить.

Только после того как он немного успокоился и пришел в себя настолько, что смог появиться перед подчиненными, не теряя лица, Гней Помпей отослал еще шесть тысяч пятьсот выздоравливающих солдат в Африку, принеся жертву морским ларам, Нептуну и Спесу, чтобы эти парни и Катон отыскали друг друга на двухтысячемильной линии побережья между Дельтой Нила и провинцией Африка. Затем он приступил к тягостной задаче перебазирования своего флота и людей на Сицилию.

Малочисленные островитяне не знали, радоваться или сожалеть об уходе римлян. Коркира медленно стала залечивать свои раны и возвращаться к спокойной жизни. Очень медленно.

2

Катон решил использовать своих солдат и нестроевых в качестве гребцов. Если не требовать от них слишком многого, это послужит хорошей тренировкой для выздоравливающих, полагал он. Задувал порывистый западный ветерок, поэтому паруса были бесполезны. Но погода стояла отменная, а море практически не волновалось, как и всегда при таком мягком бризе. Как бы Катон ни ненавидел Цезаря, но он все же читал его комментарии к войне в Длинноволосой Галлии и не позволил ненависти ослепить себя. Он обратил внимание на кое-какие вещи. Важнее всего было то, что генерал делил все лишения и страдания с рядовыми солдатами: шел пешком, когда шли они, питался крохами мяса вместе с ними, когда не хватало провианта, никогда не чурался их общества и во время продолжительных маршей, и в ужасные моменты отчаяния, когда казалось, что фортификации вот-вот падут, а всех, кто за ними прячется, возьмут в плен и сожгут в плетеных клетках. Политически и идеологически Катон многое почерпнул из этой книги, загнав глубоко внутрь стремление осмеять и отринуть любые действия Цезаря, и в результате взял себе что-то на ум.

В детстве учеба была для Катона сущей мукой. Даже его сводная сестра Сервилия лучше запоминала то, чему его учили, а легендарная память Цезаря вообще была для него недостижимым образцом. Катон постоянно зубрил, зубрил и зубрил, и Сервилия презрительно фыркала, но Цепион всегда его защищал. В том, что Катон сумел пережить свое страшное детство, будучи самым младшим в буйном выводке малолетних сирот, была, несомненно, заслуга одного Цепиона. Официально сводного брата Катона, но на деле, видимо, кровного, ибо многие поговаривали, что Цепион вовсе не сын своему отцу, а плод любви своей матери, Ливии Друзы, и отца Катона, за которого она позднее вышла замуж. О том свидетельствовали немалый рост Цепиона, рыжие волосы и огромный горбатый нос. Вылитый Порций Катон, несмотря на свое августейшее патрицианское имя и огромное богатство, которое он унаследовал, будучи Сервилием Цепионом. Богатство, основанное на пятнадцати тысячах талантов золота, украденного у Рима, — легендарного золотого запаса Толозы.

Иногда, когда вино не помогало и не удавалось отделаться от ночных демонов, Катону на память приходил вечер, когда какой-то прихлебатель врагов его дядюшки Друза воткнул небольшой, но очень острый нож тому в пах и поворачивал его до тех пор, пока ранение не стало смертельным. Политика с ревностью — жуткая смесь. Крики агонизирующего Друза не стихали целую вечность. Огромная лужа крови растеклась по бесценной мозаике пола. Потом пришло чувство защищенности, которое двухлетний Катон обрел в объятиях шестилетнего Цепиона, когда все шестеро были свидетелями ужасной смерти дядюшки Друза. Эту ночь невозможно забыть.