Бита за Рим (Венец из трав)

Вернулась Корнелия и вновь беспомощно припала к ногам сына.

В этот момент появился Сулла, силой волоча Афинодора Сикула; он подвел его к Марию:

— Эта бесчувственная задница не хотела отрываться от обеда.

Врач, сицилийский грек, едва дышал в железной хватке Суллы:

— Его надо положить в постель, чтобы я мог осмотреть рану.

Марий, Сулла и трое слуг подняли мечущегося Друза и перенесли его на большую кровать, оставляя за собой широкую полосу крови. Лампы горели ярко — было светло, как днем.

Прибыли и другие лекари; Марий и Сулла оставили их и перешли в другую комнату, откуда они могли слышать беспрестанные крики Друза.

— Мы должны остаться здесь, — сказал Скавр.

— Да, мы не можем уйти, — подтвердил Марий, чувствуя себя старым и разбитым.

— Пойдем же обратно в кабинет, не будем мешать, — предложил Сулла, все еще дрожа от потрясения.

— Юпитер, я не могу поверить! — вскричал Антоний.

— Цепион? — спросил Сцевола, содрогаясь.

— Скорее Варий, испанский пес, — ответил Сулла сквозь зубы.

Так они сидели, чувствуя себя потерянными, бессильными, а в ушах стоял ужасный крик Друза. Вскоре они обнаружили, что Корнелия, как истая патрицианка, проявила гостеприимство даже в такую ужасную минуту, прислав им вино и пищу, а также слугу.

Наконец лекарям удалось извлечь нож. Это оказался инструмент сапожника с широким, изогнутым лезвием, идеальный для таких целей.

— Его повернули в ране, — пояснил Афинодор Сикул Мамерку. — Порваны все ткани, ничего невозможно сшить. Поражены сосуды, нервы, мочевой пузырь.

— Нельзя ли дать ему обезболивающего?

— Я уже приказал приготовить маковый сироп. К сожалению, ничто уже не в силах помочь.

— Вы говорите, что мой сын умрет? — спросила Корнелия.

— Да, госпожа, — с достоинством подтвердил лекарь. — Кровотечение внешнее и внутреннее одновременно, у нас нет средств прекратить его. Он умрет.

— Невыносимо страдая от боли? Нельзя ли заглушить эту боль? — умоляла мать.

— В фармакопее нет более эффективного наркотика, чем сироп из анатолийских маков, госпожа. Если это не поможет, то не поможет ничего.

Всю ночь Друз метался и кричал, кричал, кричал. Крик несчастного проникал во все отдаленные уголки огромного дома, держал в страхе ребятишек, которые плакали и вздрагивали, вспоминая ужасную картину: залитого кровью дядю Марка на полу.

Маленький Цепион все прижимал к себе младшего братишку Катона:

— Я рядом! Не бойся, с тобой ничего не случится!

Возле дома собралась огромная толпа; крики Друза были слышны и здесь, прерываемые всхлипыванием и рыданием сочувствующих.

Внутри, в атрии, собрался почти весь Сенат, за исключением Цепиона, Филиппа (благоразумное решение, подумал Сулла) и Квинта Вария. Что-то незаметно промелькнуло возле входа; Сулла осторожно проскользнул, чтобы полюбопытствовать. Это оказалась девочка, темноволосая и хорошенькая, лет тринадцати-четырнадцати.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он, внезапно возникая перед ней.

Она остановилась, пораженная и испуганная. Ее глаза блеснули ненавистью, но затем она их опустила.

— А кто ты, чтобы спрашивать меня об этом?

— Луций Корнелий Сулла. Так кто же ты?

— Сервилия.

— Иди спать, девочка. Тебе не пристало здесь находиться.

— Я ищу своего отца, — сказала она.

— Квинта Сервилия Цепиона?

— Да, своего отца.

Сулла рассмеялся, не пытаясь щадить ее или осторожничать:

— С какой стати ему быть здесь, если половина Рима подозревает его в убийстве Марка Ливия?

Ее глаза осветились радостью:

— Он действительно умирает? Это правда?

— Да.

— Прекрасно! — со злорадством воскликнула Сервилия и исчезла.

Сулла, пожав плечами, ушел в кабинет. Перед рассветом появился Кратипп:

— Марк Эмилий, Гай Марий, Марк Антоний, Луций Корнелий, Квинт Муций, хозяин зовет вас.

Друз теперь тихо бредил и стонал. Друзья поняли смысл этой перемены и поспешили в спальню, протолкавшись через толпу сенаторов.

Друз лежал белый как простыня, лицо словно маска, на которой оставалась еще капля жизни — чудесные, мудрые, огромные темные глаза. По одну сторону его стояла Корнелия, прямая и торжественная, по другую — Мамерк Эмилий Лепид Ливиан, тоже прямой и торжественный. Лекари ушли.

— Друзья мои, я должен попрощаться, — проговорил Друз.