Дитя слова

Часов около трех в дверь позвонили. Ничего хорошего ни от кого из посетителей я ждать не мог, и тем не менее во мне возникла какая-то идиотская надежда. Это был Джимбо Дэвис.

Я уставился на него.

— А Кристофер уехал.

— Я знаю. Я пришел к вам.

— Ко мне? Зачем?

— Просто проверить, что у вас все в порядке.

— А почему, собственно, у меня должно быть что-то не в порядке?

— Сам не знаю. Я подумал, может, вам одиноко, Крис сказал, что вы ушли со службы. Можно войти?

Я впустил его, автоматически зашел в кухню и поставил чайник. Заварил чай. Джимбо стоял и смотрел на меня.

— Не хочешь поесть? У меня есть бобы и хлеб с маслом. И еще овсяное шоколадное печенье — только оно довольно старое.

— Спасибо. Я съем печенья.

Мы оба сели. Я ни разу еще не разговаривал с Джимбо. Он сидел, прихлебывая чай и глядя на меня большими блестящими карими глазами. Волосы у него были каштановые — в цвет глаз — и довольно короткие — очевидно, чтобы не мешали, когда он танцует. Он сидел с какой-то каучуковой грацией, точно восточный бог, поставив ногу на стул, высоко вздернув колено. Я сидел и позволял ему разглядывать меня. Он что, считает, что я схожу с ума?

— Вы слышали, Мик снова угодил туда.

— Вот как? Отлично.

— Его забрали теперь уже за другое.

— А как поживают «Чайки»?

— Прекрасно. Крис и Лен вместо Мика взяли теперь Фила.

— Фила?

— О, вы же не знаете Фила. Они переехали к нему в дом. У него есть дом.

— Счастливчик этот Фил.

— Крис очень на вас обиделся!

— А я обиделся на него.

— Это правда, что Томми выходит замуж?

— Да.

— А что вы будете делать?

— Буду заниматься повседневными делами и обычными обязанностями.

— Вы уже нашли себе работу?

— Нет.

— Вы верите в астрологию?

— Нет.

— Я не убежден, что я верю. Но, мне кажется, что-то тут есть. То есть я хочу сказать, само собой разумеется, что на все есть причина. Иначе зачем было бы запускать ракеты на Юпитер. Вы подумайте только! Запускают этакую штуку, она летит на Юпитер и все там фотографирует. Ведь нельзя было бы это сделать, если бы все не было предопределено, иначе ракеты терялись бы, верно ведь? И теперь научились предсказывать угасание звезд за несколько веков. А вы верите в летающие тарелки?

— Нет.

— А я, по-моему, верю. Подумайте только: столько миллионов планет, таких же, как наша, — кто-то ведь должен же быть там, на них, но они так далеко, что надо быть необыкновенно умным, чтобы добраться до нас. Мне, например, приятно было бы думать, что на нас смотрят какие-то существа высшего порядка, а вам?

— Надеюсь, что тот, кто на нас оттуда смотрит, обладает чувством юмора.

— А вы верите в Бога?

— Нет.

— Я тоже, по-моему, не верю. Мой отец был священником в Уэльсе — собственно, он и до сих пор там. Мы жили над долиной. Он проповедовал овцам. Он был немножко странный. Правда, им это нравилось. Они даже подпускали его к себе, и он их гладил.

— Кто?

— Овцы. У них такие красивые глаза. Мы устраивали молебствия дома, вставали на колени перед диваном, и отец зарывался головой в подушки и стонал.

— Надо будет мне как-нибудь попробовать.

— Хилари, не надо грустить, жизнь такая хорошая.

— Джимбо, пошел бы ты восвояси, а, милый добрый мальчик?

— Хилари, а у вас все будет в порядке, верно? Мне зайти завтра?

— Нет, сгинь раз и навсегда, но все равно спасибо, что пришел.

— Мне хотелось бы подарить вам что-то. — Он вытащил из кармана небольшой пакетик, завернутый в шелковистую бумагу, и положил на стол. А через секунду, легко ступая, уже беззвучно исчез.

Я остался на кухне и развернул пакетик. В нем был дешевый металлический крестик на цепочке, какие продают мелкие торговцы на Оксфорд-стрит за пятьдесят пенсов. Я смахнул его в ящик кухонного стола. В этот момент я заметил нечто черное и сморщенное на подоконнике — это было то самое растение, которое Джимбо подарил мне и которое я, конечно, забывал поливать. Мне оставалось лишь надеяться, что Джимбо не заметил его. Я понимал, что дурацкий приход Джимбо и этот дурацкий крестик, который Джимбо мне подарил, были проявлениями чистой доброты, но она не могла тронуть меня. Даже появись передо мной в тот момент сам Господь Бог, он и то не тронул бы меня — и не потому, что я такой уж испорченный, а потому, что на душе у меня было так грустно. Какое-то время я сидел застыв. Потом вспомнил, что сегодня вторник и Артур ждет меня. В половине пятого я вышел из дома.