Конвектор Тойнби

— Не хочу! Верни мои руки! Прополощи мне рот!

— Хватить трепаться. — Это заговорил внутренний голос — Филип.

— Только время теряем, — подхватил Том.

— Надо бы познакомиться с той девчонкой, что сидит через проход, — сказал Джон. — Все согласны?

— Все! — пропел в одно горло вокальный квартет. Дедуля подскочил — его словно дернули за невидимые веревочки.

— Возражений нет?

— Есть! — вскричал Дедуля.

Он надавил себе на веки, надавил на темя, надавил на ребра. Чудовищное ложе, потеснившее все его нутро, обрушилось, увлекая за собой перепуганных узников.

— Вот вам!

Братья рикошетом запрыгали в потемках.

— На помощь! Сеси! Тут темно — хоть глаз выколи! Посвети, Сеси!

— Я здесь, — отозвалась Сеси.

До старика что-то дотронулось: ущипнуло, пощекотало, почесало за ухом, пробежало по спине. У него дрогнули колени, скрипнули лодыжки. В горло набились перья, в носу защипало от гари.

— Уилл, левая нога, шевелись! Том, правая нога, оп-па! Филип, правая рука! Джон, левая! Резко! А я подхвачу цыплячье туловище. Готовы? Дружно!

— Раз-два!

— Взяли! Живо!

Дедуля побежал.

Только не через проход, а вдоль вагона — охая и сверкая глазами.

— Стой! — грянул античный хор. — Девчонка не там! Эй, кто-нибудь, поставьте ему подножку! Ноги-то у кого? У тебя, Уилл? У Тома?

Дедуля распахнул дверь, выскочил в продуваемый ветром тамбур и уж примерился было спрыгнуть в пролетающие мимо подсолнухи. Как вдруг:

— Замри! Примерзни! — раздалось у него изо рта.

Он так и примерз к задней площадке стремительно несущегося поезда.

Через мгновение, подхваченный какой-то силой, он снова очутился в вагоне. На повороте его бросило прямехонько в объятия к той миловидной девушке.

— Прошу… — Дедуля вскочил, — …меня простить.

— Прощаю. — Девушка широко раскрыла объятия.

— Нет-нет, умоляю, не затрудняйтесь, не нужно! — Дедуля рухнул в кресло напротив и зажмурился. — Черт! Проклятье! А ну, замрите! Убирайтесь на чердак, вампиры! Чтоб вам пусто было!

Братья с ухмылкой заткнули ему уши воском.

— Не забывайтесь! — процедил сквозь зубы Дедуля. — Где вы, молодые жеребцы, а где я, полутруп!

— Ну и что? — пропел камерный квартет за сомкнутыми веками. — С нами и ты станешь молодым жеребцом!

Он почувствовал, как в животе подожгли шнур, от которого в груди рванула бомба.

— Нет!

В потемках Дедуля дернул за какой-то шнурок. Распахнулась потайная дверца. Братья кубарем полетели в бесконечный, манящий лабиринт многоцветья и памяти. Где явственно виднелись какие-то фигуры, такие же манящие и почти такие же теплые, как сидящая напротив девушка. На лету братья вопили:

— Эй, полегче!

— Где это я?

— Том!

— Я где-то в Висконсине! Как меня сюда занесло?

— А я на пароходе, плыву по Гудзону! Уильям!

Уильям откликнулся откуда-то издалека:

— Я в Лондоне. Вот угораздило! В газете число: двадцать второе августа тысяча девятисотого года!

— Не может быть! Сеси!

— Сеси тут ни при чем! Это все я! — сообщил вездесущий Дедуля. — Вы все у меня вот где, на чердаке, будь он неладен, и пользуетесь моей памятью о местах и встречах, как бумажными полотенцами. Берегите головы, потолок-то низкий!

— Ну-ну, — хмыкнул Уильям, — тогда что же я разглядываю сверху — Большой Каньон или морщину на твоей мошонке?

— Большой Каньон, — подтвердил Дедуля. — Год тысяча девятьсот двадцать первый.

— Здесь женщина! — воскликнул Том. — Совсем близко!

В ту пору, двести весен тому назад, женщина была чудо как хороша. Имени ее Дедуля не помнил. Она попросту оказалась рядом в теплый полдень, когда он жадно срывал сладкие плоды.

Том потянулся к прекрасному видению.

— Руки прочь! — прикрикнул Дедуля.

И ее лицо растворилось в прозрачном летнем воздухе. Женщина улетала все дальше и дальше, туда, где кончалась дорога, и вскоре окончательно скрылась из виду.

— Черт тебя раздери! — взвился Том.

Братья пришли в неистовство: они распахивали двери, носились по тропинкам, хлопали ставнями.

— Глядите! Вот это да! Глядите! — закричали все вразнобой.

Воспоминания лежали аккуратными штабелями — миллион в глубину, миллион в ширину. Рассортированные по секундам, минутам, часам. Вот смуглая девушка расчесывает волосы. Вот она гуляет, бежит, спит. Каждый ее жест хранился в ячейках цвета загара и ослепительной улыбки. Можно было ее поднять, закружить, отослать прочь, позвать назад. Только скажи: Италия, год тысяча семьсот девяносто седьмой — и вот она уже танцует в согретой солнцем беседке или плывет по лунным водам.