Флоузы

Глава тринадцатая

Старик ошибался по крайней мере в двух отношениях. Локхарт никогда и ничего не оставлял на волю Провидения. Пока миссис Флоуз еще ежилась от страха в темноте банкетного зала, недоумевая, каким образом он сумел столь глубоко проникнуть в ее потаенные планы и в скрытый смысл ее действий, Локхарт поднялся по каменной винтовой лестнице на второй этаж башни, а оттуда уже по деревянным лестницам — на расположенную на крыше башни боевую площадку. Там был Додд, единственным своим здоровым глазом обозревавший окрестности. Лицо его выражало искреннюю любовь к этому открытому, суровому и холодному пейзажу, который во многом походил на характер самого Додда. Жесткий человек, живущий в темном и грубом мире, Додд был слугой, но не прислугой. Он не любил вилять хвостом и выслуживаться, но и не считал, будто бы мир ему чем-то обязан. Всего, что имел, он добивался сам тяжелым трудом и безжалостным, но вынужденным коварством, которое было столь же далеко от расчетливости миссис Флоуз, как Флоузовское болото от Сэндикот-Кресчента. И если бы нашелся человек, который осмелился бы презирать его только за то, что он — слуга, Додд мог бы ответить такому человеку прямо в лицо, что в его случае именно слуга был подлинным хозяином положения. Ему не потребовалось бы прибегать к помощи кулаков для доказательства той простой истины, что он — ровня любому, будь то хозяин, слуга или пьяный хвастун. Короче говоря, Додд был вполне самостоятельным человеком, способным постоять за себя и неизменно поступающим только так, как он сам считал нужным. И если при этом он действовал так, как того хотел старый Флоуз, то это было следствием их взаимного неуважения. Если мистер Додд позволял, чтобы старик звал его просто Додд, так это потому, что он знал: старый Флоуз на самом-то деле зависит от него во всем, и при всей властности старика, и — теоретически — при всем его уме, он знал гораздо меньше Додда о том, что такое реальный мир и как в нем следует себя держать. И потому Додд с чувством снисхождения к старику лежал на боку в заброшенной шахте, отрубая уголь от узкого, в два фута толщиной пласта. С тем же снисхождением он таскал этот уголь ведрами в дом и топил кабинет, чтобы старику было тепло. С той же уверенностью знающих себе цену и умеющих делать настоящее дело Додд и его собака пасли на болотах овец или принимали на снегу ягнят. Это было превосходство человека практического, который способен был защитить овец и ягнят точно так же, как защищал и старого Флоуза. И если при этом овец он просто обирал, отнимая у них шерсть, мясо и шкуру, то со старика он имел жилье и пропитание и потому никому не позволил бы встать между собой и ним.

— Напугал ты ее сейчас до смерти, но этого хватит ненадолго, — сказал Додд Локхарту, когда тот поднялся на крышу. — Если ты не предпримешь чего-нибудь, и как можно скорее, наследство останется у нее.

— Об этом я и хотел бы с вами поговорить, мистер Додд, — ответил Локхарт. — Доктор Мэгрю и Балстрод не помнят никого из друзей моей матери. Но у нее же должны были быть друзья.

— Конечно, были, — задумчиво сказал Додд, постукивая пальцами по парапету.

— Скажите мне, кто они? Мне же надо с чего-то начать поиски отца.

Додд немного помолчал.

— Поговори с мисс Дейнтри, которая жила раньше по дороге на Фэарспринг, — сказал он наконец. — Она была близкой подругой твоей матери. Сейчас живет в Дайвет-Холле. Быть может, она расскажет что-нибудь полезное. А больше мне никто на память не приходит.

Локхарт спустился по лестнице и вышел из башни. Он собирался зайти к деду попрощаться, однако, проходя мимо окна его кабинета, остановился. Старик сидел у огня, по щекам его катились слезы. Локхарт грустно покачал головой — момент был явно неподходящим для прощаний. Поэтому он просто вышел в калитку и направился по дорожке, ведущей к дамбе. Проходя по плотине, он оглянулся в посмотрел на дом. Свет все еще горел в кабинете, была освещена и спальня его тещи, но вся остальная часть Флоуз-Холла была погружена в темноту. Локхарт вошел в сосновый бор, там свернул с дорожки и направился вдоль скалистого берега. Поднялся легкий ветерок, и вода в водохранилище мягко накатывалась на берег у его ног. Локхарт поднял камешек и метнул его в темноту. Тот шлепнулся где-то с плеском и бесследно исчез — точь-в-точь как исчез его отец, и шансы отыскать его были не больше, чем возможность найти только что брошенный камень. Но я все же попробую, думал Локхарт. Пройдя вдоль берега еще около двух миль, он вышел на старую, построенную еще римлянами военную дорогу, которая вела на север. Локхарт пересек ее и оказался на открытой местности, оставив позади озеро и окружавший его темный сосняк. Впереди были восемнадцать миль пустынной дороги и Брайтертон-Ло. Ему придется где-то заночевать, однако по пути была давно уже заброшенная ферма, в амбаре которой до сих пор лежало сено. Он сможет провести ночь там, а утром придет в долину Фэарспринг, в усадьбу Дайвет-Холле. Пока Локхарт шел, в уме его возникали странные слова, приходившие из каких-то скрытых уголков его собственного «я», о существовании которых он всегда знал, но не обращал раньше на них внимания. Слова эти приходили обрывками песен и стихов и говорили о чем-то таком, чего Локхарт никогда не испытывал сам. Локхарт позволял им появляться и не задавался вопросами о том, как и почему они возникают. Достаточно было уже и того, что он один, в ночи, что он снова идет по родной стороне. К полуночи Локхарт дошагал до заброшенной фермы, которая называлась Хетчестер, и, пройдя через пролом в стене, где когда-то висели ворота, устроился в амбаре на сене. Сено было старым и отдавало затхлостью, но ему было удобно, и очень скоро он уже крепко спал.