Грезы наяву

Но об этом не хотелось думать. Он опять хотел только ее. Он осторожно повернулся.

Эвелин лежала с широко раскрытыми до пугающей, фиолетовой темноты глазами и внимательно смотрела на него.

— Я бы смогла полюбить тебя, Алекс. Но ты никогда не сможешь полюбить меня.

Глава 16

Словно оглушенный, еще не веря, он смотрел в широко раскрытые глаза Эвелин. Его исповедь не вызвала ни слез сожаления, ни горьких упреков за растраченные годы. Он сам теперь не знал, на что надеялся. Он мог бы рассказать о себе вещи похуже, но подозревал, что Эвелин и так считает его не самым сдержанным и добропорядочным человеком на свете. И все же зачем-то она произнесла эти слова!

— Я не просил Вас любить меня, — сказал он, с притворным равнодушием откидываясь на подушку. Эта чертовка умела задеть за живое! И сейчас он не знал, сколько ему понадобится времени, чтобы привыкнуть к этому.

Эвелин лежала молча, не находя ответа на больно уколовшие слова. Он открыл ей свою душу, и она приняла это. Но почему он не хочет понять и ее? Глупый вопрос. Он ей только что ответил. Потому, что Эвелин сама никогда не сможет принять его целиком. Он ненавидел женщин, не доверял им. И все же к ней он что-то испытывал, иначе ни за что не предложил бы выйти замуж.

Хотя какое это имело значение? Все, что он сказал, лишь укрепило ее уверенность, что ни о какой женитьбе не может быть и речи. Он никогда не полюбит ее, не будет доверять ей; раны, которые нанесли ему когда-то, исцелить невозможно. И она не сможет уехать в другую страну, столкнуться там один на один с чуждым укладом жизни, не чувствуя хотя бы малой поддержки мужа, его любви. Это немыслимо.

— Вот именно, — проговорила Эвелин. — Так что я буду делать так, как мне нравится.

И не видя больше смысла лежать рядом с ним обнаженной, поднялась и стала разыскивать свою одежду. Алекс взял ее за руку.

— И куда ты собралась?

— Прямо в ад, ясное дело… Но прежде хочу одеться.

Она хотела высвободиться, но он, приподнявшись на локте, притянул ее к себе. И Эвелин пришлось взглянуть в его хмурое лицо.

— Ночь только началась. До утра еще далеко… Надеюсь, то, что мы сделали, не показалось тебе слишком ужасным?

Его рука вдавила спину Эвелин в подушку. Конечно, он был сильнее. Она могла опять сказать ему что-то обидное, но это лишь еще больше разозлило бы его. Кроме того, она не хотела причинять ему боль, как это делали другие женщины. Она не хотела, чтобы Алекс равнял ее с остальными. К чему это все приведет в итоге, она представить не могла, но разве человек понимает все, что делает?

Теперь в его поцелуях не было нежности, жесткие пальцы причиняли боль, обхватывая плечи. Но она не собиралась позволить ему взять себя силой. На его совести и так слишком много провинностей. Не стоило добавлять к ним новые. Она сама, забыв недавний стыд, опять хотела этого, но не так, не с ожесточением.

Эвелин запустила пальцы в его густые, жесткие волосы и вся изогнулась ему навстречу, губы ее раскрылись, словно впуская его. Алекс сдавленно застонал, и весь гнев как-то разом вышел из него. Теперь он с благодарностью принимал утешение, которое она предлагала ему.

И он утонул в ее нежности, забыв старые обиды, которые, высказав, легче забыть. Теперь он хотел смыть с себя старую скверну, стать иным, и Эвелин давала ему шанс. Она могла быть грубой и циничной в ответ на его цинизм, но в этом она была невинна, словно дыханье ветерка. Он почувствовал это, едва прикоснувшись к ней, ловил несказанную прелесть ее безыскусных поцелуев. Она отдавалась ему вся, не оставляя ничего про запас, не требуя ничего взамен, лишь бы только вновь окунуться в волшебство их полного слияния.

Неистовое желание почти испугало самого Алекса. Он слишком хорошо знал силу сжигающего огня. Но сейчас и он был иным. Не только слепая страсть руководила им — она была удовлетворена. С ним творилось что-то непонятное, он подчинялся глубинному зову, который повелевал овладеть этой женщиной, сделать ее своей, только своей. У него было достаточно опыта, он знал, что с первого раза дети получаются редко, но сейчас им руководило именно желание наполнить ее собой, зачать ребенка.

Когда Алекс вошел внутрь, Эвелин вскрикнула, но в крике этом было больше торжества, чем боли. Он знал, что слишком спешит, но сдержать себя не мог. Он знал, что причиняет ей боль, но она задержала дыхание и безропотно подчинилась. Теперь Алекс, взволнованный ее страстью, утонувший в ней, чувствовал только ее ответные движения. И вот все вокруг исчезло, и в целом мире остались лишь они, потом и это стало единым целым.