Успех

— Да? Например?

Она придвигается еще ближе вместе с семью застывшими слоями грима. Глумливая горгулья скалится, скрываясь за моей ослепительной улыбкой.

— Проще всего — показать вам. — Она бесстыдно кивает в сторону ванной комнаты. — Есть одна вещь, в которой у меня действительно большой опыт.

— И что же?

Но что-то не в порядке с ее корсетом, и старая грымза — вот мученье-то — удаляется. Тяжело, с присвистом дыша, я спринтерски взмахиваю вверх по лестнице.

Понемногу приходя в себя за столом, я слышу аккуратные шажки Джейсона, приближающегося ко мне наискосок через комнату. Я поднимаю голову.

— Конечно, не стоит мне больше так усердствовать, — говорит он, размахивая правой рукой, как игрок в боулинг.

— В каком смысле?

— Снова играть в теннис в эти выходные. Такое чувство, словно меня поколотили. Очень опрометчиво. Больше — ни-ни. — Он развязно опускает свою задницу на край моего стола. — А вы когда-нибудь увлекались этим, Грег? Ну, играми и всем прочим?

— В школе я занимался греблей, играл в сквош и был капитаном первой команды, — отвечаю я, отводя взгляд от его грубо лоснящегося чесучового костюма.

Нахмурившись, Джейсон наклоняется, чтобы проверить, насколько развиты мышцы моего бедра.

— Никогда бы не подумал, что вы завзятый футболист. А вы сильнее, чем кажетесь.

— Не футболист — крикетист. Футбол был у нас запрещен.

— Справедливо.

Его рука все еще бездельно покоится на моем колене, когда неотвязная Одетта пулей вылетает из уборной.

— Пора за работу! — в унисон произносят они и, удивленно взглянув друг на друга, закладывают крутой вираж под стать какому-нибудь лихому пилоту и исчезают в общей тени своего кабинета.

Там, примерно в четверть двенадцатого, я должен присоединиться к ним, чтобы втроем отведать утренний напиток, который называется то кофе, то чаем, то шоколадом (последний кажется мне гораздо слаще двух остальных, впрочем, может быть, это мои фантазии). Настроение у всех меняется: соперничество позабыто, ревность улетучилась. Между нами воцаряются самые теплые отношения, и через несколько минут я даже могу начать дышать носом, не испытывая особого дискомфорта. Я позволяю им немного посплетничать; позволяю обменяться мечтательно-лживыми рассуждениями о жизнеспособности галереи; позволяю обсудить важные пункты повестки дня. Затем, без какой-либо прямой подсказки с моей стороны, начинается:

— В каком виде, Грег, скажите, в каком вам представляется ваше будущее здесь?

— Понимаете, мальчик, который работал здесь до вас, был не очень доволен. У него было слишком много других интересов.

Мальчик? Пафос высказывания сводится к тому, что эти люди совершенно не умеют скрывать свои чувства!

— В конце концов он перешел на более… работу, которая больше его привлекала.

— Вы ведь знаете, Грег, у нас нет детей, но мы всегда думали о галерее как о деле семейном. Правда, глупо?

— Вы ведь знаете, мы так привыкли к вам, так полюбили вас и чувствовали бы себя намного легче, если бы вы стали здесь, так сказать, одним из постоянных лиц. Как вам кажется, это возможно?

— Потому что — давайте смотреть правде в лицо, — кроме вас, нам не на кого будет ее оставить. Что вы об этом думаете?

И так далее. И так далее.

Боже, какой ужас — быть заурядностью.

Когда я вижу их, других людей: женщина, похожая на специалиста по арт-терапии, тихо булькает от удовольствия, сумев найти с коллегой свободные места в баре, — полоска счастья, которая значительно скрашивает ее день; в вагоне метро крупный мужчина в дешевом сером макинтоше, стараясь развернуть газету, борется с ней так шумно, что пропускает свою остановку — оплошность, которая заставляет его встать и мелкими шажками пройти к двери, внезапно остановившись, взглянуть на часы, как если бы это была сифилитическая язва; портье в моей квартире весь день умиротворенно стоит на лестнице, размышляя, до скольких лет доживет, как если бы в воздухе вокруг него витали странные математические формулы, заключающие в себе секрет продления его жизни, — я думаю: вы заслуживаете быть тем, кто вы есть, если способны выносить все это. Вы должны были видеть, как это надвигается. Теперь же для вас здесь ничего нет. Никто не защитит вас, и люди не задумываясь будут причинять вам зло. Ваша жизнь будет метаться между страхом сойти с ума и паническим самосохранением. Так что откармливайтесь, чтобы тем вернее сойти с ума. Боюсь, это все, что мы можем вам предложить.