Успех

— Кх, — сказал он; его блестящие свисающие волосы всколыхнулись в лучах утреннего солнца. — Гх. Апчхи.

— Грегори! — сказал я.

Он взглянул на меня, как старик из фильма о мире, в котором царит закон джунглей.

— Теренс… что со мной такое?

Я помог ему снова устроиться на лежанке (какая у него шелковистая бисексуальная кожа) и повиновался его хриплой просьбе вызвать врача. Я позвонил в приемную Уилли Миллера, изысканно шутливого, частнопрактикующего эскулапа, который ведет нас обоих (болею я круто, не жмотясь) и который пообещал Грегори заглянуть к нему в тот же день. Затем в приступе располагающе искренней и внезапной жадности мой названый брат слабым голосом попросил приготовить ему что-нибудь на завтрак, прежде чем я уйду на работу. Очень лестно, подумал я, прочувствованно объясняя, что опоздаю, если займусь этим (обычно Грег ест на завтрак какую-то педерастическую смесь из йогурта, чернослива, шафрана и так далее, но сегодня он был настолько разбит, что пошел на уступку и согласился на кусочек тоста и яйцо «в мешочек». Что-либо педерастичней с яйцами придумать сложно: это блюдо требует умелого пользования влажным кухонным полотенцем и примерно пятнадцати минут хитроумных манипуляций).

— Прости, — сказал я. — Но ты уверен, что очухаешься?

— Уверен? Не имею ни малейшего представления.

Я предложил ему чашку растворимого кофе, но при одном упоминании о нем он замахал руками.

— Мне правда жаль, — сказал я, — но мне нужно идти.

На секунду я задержал дыхание.

— Но если тебе действительно что-нибудь понадобится днем, позвони, и я заскочу во время ланча.

Он нахмурился, впрочем не слишком сурово. Комната постепенно наливалась красным светом.

— Купить лекарства или еще что-нибудь? — добавил я.

— Очень мило с твоей стороны, — произнес Грегори.

Я люблю, когда он болеет. Вы только посмотрите, какое обращение. Его наружность — впечатляющее свидетельство крепкого здоровья, красоты и гармоничности — уходит куда-то на задний план, и в чертах его проступает иное, тоскливое, бледное, слабое, инцестуозное, декадентское, беспомощное существо, похожее на инопланетянина в атмосфере чужой планеты. Моя же внешность внезапно кажется чувствительной и непробиваемой. Из спотыкающегося, ощипанного ястреба я превращаюсь в задорного и неуступчивого воробья с прыткими короткими ногами, плотно сбитым корпусом и отнюдь не дурацким лицом. Я не только чувствую себя лучше, я чувствую себя красивым — и конечно, преисполненным невероятной уверенности в том, что иногда он по-прежнему любит меня, что я не утратил тесной связи с семьей, что есть еще на земле люди, которым небезразлична моя жизнь и которые не хотят видеть меня бездомным бродягой.

Так или иначе, я веду себя с ним достаточно вызывающе, отчасти из-за действительно приподнятого настроения. Отчего нам так нравится видеть любимых людей в минуты болезни и слабости? В тот день, прохладный, как раз по моему вкусу, я не стал звонить Грегори с работы, вместо этого я позвонил Урсуле и попросил ее перезвонить ему. (Кстати, Урсула, кажется, в порядке, не считая того, что каждое второе сказанное ею слово тут же вылетает у нее из головы. Нет, надо с ней серьезно поговорить или поговорить с кем-нибудь о ней.) Джен в тот день не было, и я с трудом сдерживал нетерпеливое желание как можно скорее выбраться из конторы и вернуться домой. К тому же Джона Хейна нигде было не видать, а вечно сующего свой нос в чужие дела Уорка отвезли в стоматологическую клинику (чуть ли не на носилках) из-за какого-то совершенно ужасного и загадочного состояния полости его рта, так что я без особых помех нервно, но с важным видом выскользнул с работы в пять.

Войдя в квартиру и сняв пальто, я принялся приводить в порядок волосы, когда с лестницы послышался жалобный голос Грегори:

— Терри… это ты?

— Само собой.

— Поднимись наверх, — простонал он.

Я ожидал увидеть его драматически распростертым на постели или тянущимся за последней, жизненно необходимой таблеткой, но он сидел, забавно раскинувшись в своем так называемом шезлонге, сложив руки на кружевном пидорском кафтанчике, с видом, как принято выражаться, глубоко озабоченного собой человека. Вечерний воздух был прозрачным, как стекло, и множество самолетов стремительно мчались по пустынному небу.

— Привет, — сказал я, — как ты? Как провел день?