Успех

В нашей конторе кое-что изменилось. Сокращение началось всерьез. На прошлой неделе уволили Уорка. Он своевременно поехал крышей; втайне от всех напряженно искал другую работу — но тщетно, ему совершенно ничего не светило; он ушел от нас, даже не вскрыв отвратительно проштемпелеванный коричневый конверт, который однажды утром нашел среди своей почты, что означало — этот идиот не получит даже смехотворной непрофсоюзной компенсации. Поедатель рыбы Бернс отчаливает на следующей неделе; с такими, как он, никаких хлопот. Бывший битник Герберт мрачно цепляется за свой стол: ему еще не указали на дверь, но он уже толкует о правах сквоттеров, протестует и пишет в газеты (не следовало бы ему этого делать — союз терпеть не может всего в этом роде, как говорит мой друг Телятко). Джон Хейн сохраняет спокойствие, или, по крайней мере, ему так кажется. Я тоже. Тем не менее я советую профессионально неприкасаемому Деймону сложить оружие безотлагательно, пока он еще жив: ребята снизу колотят его со все большим воодушевлением; Деймону это вовсе не нужно. Грузный, модно одетый, неулыбчивый мужчина лет под тридцать въехал в комнату Уорка. Он — союзный человек и держится соответственно.

После работы у меня еще остается время, скажем так, чтобы выпить три большие порции виски, прежде чем отправляться на вечерние занятия в реликтовые пещеры за Фэррингдон-стрит. Я сижу в грязном классе, слушая, как какой-нибудь старый паразит рассказывает о позитивном мышлении и о том, как избегать определенных вопросов. Немного времени уделяется стенографии. Все мы там очень одинокие и настроены дружески, и некоторые даже вместе ходят после занятий в паб, включая двух невзрачных девиц, к которым я собираюсь подъехать, как только почувствую себя более или менее уверенно.

Я рад, что возвращаюсь домой поздно. Я рад, что Грегори слоняется по своей комнате и никогда больше не спускается вниз и никуда не выходит. Я рад, что Урсула лежит свернувшись лицом к стене, прикидываясь то ли больной, то ли мертвой, когда я прошмыгиваю мимо помыться и пописать (а иногда и блевануть на скорую руку, если есть настроение). Я думаю: наконец-то мы все более или менее в одинаковых условиях. Мы квиты. Мы равны.

Ну а теперь угадайте, кого я на днях встретил? Я случайно зашел перекусить в паб — обычно я обедаю во вполне сносном греческом ресторанчике за углом — и вдруг заметил у стойки знакомую фигуру в знакомой позе. Длинные ноги и тонкая талия, неустанно делящие бремя грудной клетки, отягощенной непропорционально большим бюстом. Знакомые кудряшки. Джен.

О боже (подумал я), куда спрятаться? Но она тут же обернулась, заметила меня, изумленно раскрыла рот, улыбнулась, замахала и знаками дала понять, что немедленно присоединится ко мне. Я произвел быструю мысленную проверку: волосы на макушке более или менее в порядке, рубашка не самая грязная, с утра успел побриться, не пердел по крайней мере последние десять секунд. Я сделал большой глоток и закурил.

— Так, так, так.

— Ага.

— Ну и…

— Да ничего.

— Как поживаешь? — спросила Джен.

— Сама знаешь. А ты?

— Почему больше не звонишь?

Потому что ты меня кастрировала, сука, вот и все. Вот тебе и почему.

— А когда мне было тебе звонить?

— Ну, после той безумной ночи в вашей квартире. Сестра в порядке?

— Да, в порядке. — Мне просто не верилось, что все это происходит на самом деле. — Да, безумная была ночка.

— И ты мне еще говоришь. Этот твой сосед — господи боже.

Безвкусно и нереалистично, подумал я, но довольно мягко ответил:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Но у него же проблемы.

— Неужели?

— Можешь мне поверить. — Она с довольным видом отхлебнула виски с апельсиновым соком. Ее поразительная радужка с фиалковой каемкой не выразила ничего, даже иронии.

— Какие же у него проблемы?

Она рассмеялась и, словно сама себя укоряя, прикрыла рот ладошкой.

— Не успел ты выйти, как он стал так смешно со мной разговаривать. Он ведь педик, верно? — Она снова рассмеялась.

— Как так «смешно»?

Джен передразнила Грегори с привычной достоверностью:

— Ну, знаешь, вроде: «А теперь, если наш прелестный ангелочек, наша проказница покажет нам свои маленькие тайны, тогда, быть может…» Ну ты знаешь. Не могу все припомнить. Но такая смехота. Я хохотала до слез.

— А что потом?

— Потом… — И тут впервые нечто вроде сочувствия промелькнуло у нее на лице. Она быстро опустила глаза, но только на мгновение. — О боже. Потом он попросил меня сделать для него стриптиз. Все таким же смешным голосом: «Покажи мне твои сокровища, моя сладкая», ну и всякое такое. И я — что мне еще оставалось — я для него как бы потанцевала.