Чернее черного

Миссис Этчеллс (которая научила ее ремеслу медиума) всегда говорила: есть дyхи, Элисон, которых ты давным-давно знаешь, надо только вспомнить их имена. Есть злые духи, готовые сыграть с тобой дурную шутку. А есть другие, чертовски надоедливые ублюдки, извини за выражение, которые из тебя всю кровь выпьют. Да, миссис Э., соглашалась она, но как мне отличить их друг от друга? И миссис Этчеллс отвечала: Господь поможет тебе, девочка. Но у Бога дела в другом месте, и я не надеюсь на Его помощь.

Колетт пересекла фойе, направляясь в бар. Ее взгляд скользнул по расстающейся с деньгами публике, которая стекалась с пестрой улицы; на одного мужчину приходился десяток женщин. Каждый вечер она рассматривала людей, чтобы подготовить Элисон. Они купили билеты заранее или стоят в очереди в кассу? Они сбиваются в кучки, смеясь и болтая, или пробираются через фойе в одиночку или парами, незаметные и безмолвные? Наверное, можно построить график, думала она, или завести какую-нибудь компьютерную программу: демография каждого городка, типичные для него клиенты и их связи, расположение заведения относительно парковок, пиццерии, ближайшего бара, где собираются молоденькие девочки.

Местный администратор кивнул ей. Это был невысокий потрепанный мужичонка предпенсионного возраста; смокинг, покрытый белесым налетом, жал ему в подмышках.

— Все нормально? — спросил он.

Колетт кивнула, не улыбаясь; он качнулся на каблуках назад и, словно впервые увидев, осмотрел пакеты с конфетами, висящие на металлических крючках, и шеренгу шоколадок. Ну почему мужчины не в состоянии стоять смирно, гадала Колетт. Почему им обязательно нужно раскачиваться, рыться в карманах, оглаживать себя и цыкать зубом? Афиши Элисон висели в шести местах по всему фойе. Рядом с ними рекламные листки анонсировали предстоящие мероприятия: «Реквием» Форе, на смену которому в декабре придет «Джек и бобовое зернышко».

Элисон была сверхчувствительным человеком: то есть ее чувства были устроены иным образом, нежели у большинства людей. Она была медиумом: мертвецы говорили с ней, а она — с ними. Она была ясновидящей, она видела людей насквозь, улавливала их желания и тайные горести, знала, что они хранят в прикроватных тумбочках и как они попали на представление. Она не была (от природы) гадалкой, но людям трудно было это объяснить. Пророчества, как бы она ни возражала против этого, стали прибыльной частью ее бизнеса. В конце концов, считала она, надо подстраиваться под публику и давать людям то, что, как им кажется, им нужно. Основными потребителями предсказаний были молоденькие девушки. Им вечно мерещился незнакомец на горизонте, любовь за углом. Они надеялись завести парня получше, более общительного, менее прыщавого — ладно, пусть хотя бы не находящегося под следствием. Мужчин, как они сами утверждали, пророчества не интересовали. Они верили, что сами творят свою судьбу, спасибо, не надо. А что до мертвых, то какое им до них дело? Если понадобится поговорить с родственниками, женщины сделают это за них.

— Джин с тоником, — приказала Колетт барменше. — Большой.

Девица потянулась за стаканом и бросила внутрь один-единственный кубик льда.

— Что так скромно? — спросила Колетт. — И не забудьте лимон.

Она оглянулась по сторонам. В баре ни души. Стены фута на три от пола были обиты бирюзовым кожзаменителем с глубокой простежкой. Они нуждались во влажной уборке года этак с 1975-го. Столы «поддерево» казались липкими — по ним тоже не мешало бы пройтись тряпкой. Девица пошарила совком в ведерке со льдом. Второй кубик скользнул по стенке бокала и с глухим стуком присоединился к своему предшественнику. Лицо девушки ничего не выражало. Она отвела свои большие, свинцового цвета глаза от лица Колетт. И озвучила цену.

— Это для артистки, которая выступает сегодня, — сообщила Колетт. — Я думала, за счет заведения!

Девица ее не поняла. Она никогда не слышала о выпивке «за счет заведения». Она на секунду закрыла глаза: веки в голубых прожилках.

Обратно через фойе. Народу становится все больше. По дороге в зал люди проходят мимо установленного Колетт стенда с огромной фотографией Эл, укутанной в отрез абрикосового полиэстера, который Эл именует «мои шелка». Поначалу она с трудом драпировала его, располагая все складки должным образом, но сейчас наловчилась делать это на раз-два — поворотом запястья укладывала ткань вдоль верхней кромки портрета, вторым поворотом спускала ее по краю, а остаток рассыпала изящными складками по убогому ковру или голым половицам, в зависимости от того, на чем они выступали в тот вечер. Колетт изо всех сил старалась побороть привязанность Эл к сему образцу китча. Невероятная пошлость, заявила она, когда только начала работать с Эл. Она подумывала было заменить плакат на экран со спроецированным на него изображением Эл. Но Эл сказала, что не хочет, чтобы спецэффекты затмили ее особу. Послушай, Кол, как-то мне дали один совет, который я буду помнить всегда: не забывай о своих корнях. Помни, с чего начала. Что до меня, то я начала с сельского клуба в Бруквуде. Так что, думая о спецэффектах, спрашивай себя, можешь ли ты воспроизвести их в сельском клубе? Если нет — забудь о них. В конце концов, они на меня приходят смотреть. Я — профессиональный медиум, а не какой-то там фокусник.