Чернее черного

— Эл, от тебя ужасно пахнет, — прошептала Колетт.

— Я знаю, — прошептала она в ответ. — Пойду приму ванну.

Открывая краны, Эл услышала, как свистит домофон. Пронзительно, похоже на птичий крик или шифр. Через минуту вломился Моррис. По воскресным утрам он обычно являлся с похмелья и не в духе, но, похоже, новости заставили его встряхнуться. Он колотил в дверь, выкрикивая пошлые шутки: «Какая разница между принцессой Ди и свернутым ковром? Ну-ка, отвечай, спорим, ты не знаешь, а? Какая разница между…»

Она закрылась на шпингалет. Опустилась в ванну: масло лаванды. Смыла зловоние смерти, хорошенько отскребла себя. Моррис просочился под дверь. Он стоял и плотоядно косился на нее. Его желтое лицо тонуло в облаках пара. Когда Эл вышла из ванной, все ее тело было испещрено бледными розовыми полосами, но особенно выделялись темные шрамы на бедрах, как будто ее высекли проволокой.

На следующей неделе Колетт узнала много нового о внезапных смертях. Эл сказала, главное, ты должна понять вот что: когда люди умирают, они не всегда знают, что умерли. Боль или память о боли, люди в белом, странные лица маячат над тобой, и лязг железа — как будто поезд сошел с рельс, но не рядом, а где-то за много миль.

— А что это за шум? — спросила Колетт.

— Миссис Этчеллс утверждает, что так скрипят врата ада.

— И ты веришь в это?

— Ад должен быть. Но я не знаю.

Огни, сказала она, звуки, ожидание, одиночество. Все расплывается перед глазами. Они думают, надо просто подождать и им уделят внимание, но никому нет до них дела. Иногда им кажется, что они в комнате, иногда — что в каком-то просторном месте на свежем воздухе, и тогда они думают, что их бросили на парковке. Иногда им кажется, что они в коридоре, лежат на носилках, но никто не приходит. Они начинают кричать, но все тщетно. Понимаешь, сказала она, на самом деле они умерли, а им кажется, что это больница.

Когда в мир иной переходят знаменитости, бывает, их поджидают духи-поклонники. Фанаты и, если умирает кто-то вроде Дианы, еще и предки; и часто этим предкам есть что сказать насчет того, как их земли были раздроблены, деньги профуканы, а портреты проданы с аукциона. К тому же на смерть знаменитостей сбегаются призрачные самозванцы, совсем как в мире живых, по ту сторону существуют двойники. Медиум ни на секунду не должен забывать об этом, иначе весь вечер на сцене полетит к чертям: налетят трибьют-группы и подражатели и начнут орать, что они — Элвисы, Ленноны, Гленны Миллеры. Время от времени прорывается какой-то чудак, утверждающий, что он — Иисус. Но, ну не знаю, сказала Эл, есть в его поведении что-то такое — ты просто понимаешь, что он не из древней Палестины. Во времена миссис Этчеллс, добавила она, еще не перевелись психи, считавшие себя Наполеонами. В те дни люди были лучше образованы, сказала она, они знали даты и битвы. Как ни странно, Клеопатра до сих пор в моде.

— А я не люблю работать с Клеопатрой, потому что…

— Потому что ты не работаешь с чужаками.

Эл объяснила ей, выбирая выражения. Она не работает с трущобами или районами вроде центра Слау. «Я не расистка, пожалуйста, не думай, просто с ними все так запутано». Дело не только в языковом барьере, добавила она, «но эти люди, эти расы, они верят, что живут не единожды. А значит, у них была не одна семья. Часто несколько семей, и, не знаю, просто становится…» Эл крепко зажмурилась и помахала пальцами улица, словно отгоняя комаров. Она вздрогнула при мысли, что откуда ни возьмись вынырнет какая-нибудь увешанная браслетами старуха с берегов Ганга и, заплутав во времени и пространстве, она не сможет приколоть ее к нужному тысячелетию.

Когда Колетт обращалась мыслями в прошлое, из конца августа девяносто седьмого в начало лета, когда они встретились… «Кажется, это называется „крутая кривая обучения“», — сказала она. Что мертвые могут быть одиноки, что мертвые могут быть сбиты с толку — все это стало сюрпризом для Колетт, которая лишь однажды беседовала с покойницей и никогда прежде особо не задумывалась о мертвецах, не считая того, что она надеялась — довольно вяло, — что им на том свете не так уж плохо. Теперь она понимала, что Эл не была вполне искренна с ней в те первые несколько недель. Не хватало ключевого звена между тем, что она говорила с помоста, и истинным положением дел. Эл приглаживала неприятную правду, прежде чем сообщить ее зрителям; утешительные сообщения, понимала Колетт, исходят не от медиума, но от торговки, от той части Эл, которая видела выгоду в ублажении публики. Невольно она восхищалась этим ее талантом, которым сама не обладала.