Замок на песке

— Ранняя церковь… ранняя церковь, — говорил Бладуард, принимая чашечку кофе из рук Эверарда, — не делала, кажется, никакого различия между… между изображением творений природы и изображением человеческого лица. Так близок, так еще близок по времени источник света, и это сообщает их восприятию мира то благоговение, которое отражается в тогдашнем способе изображения человеческого лица. Но вот мирской дух Возрождения захватывает художников, и уже появляется исключительный интерес к форме человеческого тела, сопровождаемый абсолютной утратой той ранней проницательности и того раннего благоговения.

— Как вам нравится кофе, Билл? — поинтересовался Эверард. — Хоть немного лучше, чем раньше?

— Отличный кофе, сэр, — торопливо глотая безвкусную водичку, сказал Мор.

— То есть вы хотите сказать, — обратилась мисс Картер к Бладуарду, — что следует разделять изображение человека и изображение прочих вещей?

— Это разделение для нас вполне естественно. Но дело в том, что не только к человеку, но и к остальному мы должны подходить с чувством поклонения. Мы должны, изображая ту или иную вещь, пытаться показать именно ее суть, а не трактовать лишь в виде символа наших собственных настроений и желаний. Подлинный художник… подлинный художник это тот, кто настолько почтителен, что, видя перед собой тот или иной объект, просто показывает этот объект. Но это «просто» для живописи и означает самое главное.

— Я полностью с вами согласна!

Издали донесся звук колокола, напоминающий, что уже пятнадцать минут третьего.

— Но когда перед вами оказывается человек, — продолжил Бладуард, — тогда это не просто объект. Перед вами предстает Бог.

— Билл, у вас после обеда есть урок? — спросил у Мора Эверард. — Извините, что не спросил раньше.

— Нет, — ответил Мор, — на сегодня у меня уроков больше нет.

— Вы подразумеваете, что нам не следует изображать людей? — уточнила мисс Картер.

— Каждому надлежит искать свой собственный путь. Если бы было возможно, ах, если бы было возможно рассматривать голову как материальный объект сферической формы! Но кто же велик настолько, чтобы позволить себе такой взгляд!

— Я не понимаю, зачем пытаться рассматривать голову как материальный объект сферической формы, — заметил Мор. — Голова — это голова, и понять человека можно, заглянув ему в глаза. Ради чего художник обязан все это забыть, не понимаю.

— Укажите мне, кто настолько великодушен, чтобы вместить в себя другого человека? — Отвечая Мору, Бладуард говорил с той же интонацией, что и во все время своего монолога. Он отвечал Мору, но взгляд его был устремлен на мисс Картер. — На материальную вещь мы можем смотреть с почтением, удивляясь возможности ее существования. Но, глядя на человеческое лицо, мы видим не другого человека, а лишь самих себя. А кто мы такие? — Бладуард развел руками, в одной из которых держал чашечку с нетронутым кофе.

— Я согласна со многим из того, что вы сказали, — быстро, как будто испугавшись, что ее перебьют, произнесла мисс Картер. — Наши картины — это оценка самих себя. Я знаю, в какой мере и насколько печально мои картины обнаруживают то, что таится во мне. И все же, мне кажется…

— Фактически, — перебил Бладуард, — нам не дано по-настоящему видеть достоинства. Странности и пороки находить куда легче. Но кто в силах преклониться перед лицом другого человека? Истинный мастер портрета должен быть святым, но у святых в этом мире иные задачи. Возможно, иконописцам это было доступно в какой-то мере. Изображения… изображения Господа, как правило, нельзя назвать портретом некой индивидуальности. Изображения Господа, как правило, поражают нас величием замысла, а не каким-то особым выражением лица, не каким-то оригинальным жестом. Там, где Его облик индивидуализирован, как в караваджевском «Христе в Эммаусе», мы испытываем потрясение. Такое же потрясение мы должны испытывать при созерцании изображения всякого человеческого лица.

Эверард с нескрываемым беспокойством поглядывал на часы. Он хотел что-то сказать, но мисс Картер опередила его:

— То, что вы сейчас сказали, это все-таки очень абстрактно, мистер Бладуард. Конечно, можно согласиться с мыслью, что благоговение перед человеческим лицом для художника невозможно… в каком-то возвышенном смысле это чувство действительно недостижимо. И все же, взгляните на портреты Рембрандта, Гойи, Тинторетто…