Лондонские поля

Знаете ли вы? Ей это дело и впрямь было сейчас в охотку. Да, в охотку. Кит, ведь он обожал, чтоб она оставалась в нижней юбчонке — гофрированной, гремящей. Говорил, это делает очень… плодовитым. Ну, это… славная вещица. Грязные животные вроде него — они все просто мальчики, правда, маленькие мальчики, когда видят тебя в одном исподнем. (А еще они любят узенькие туфельки.) Все банкноты, что доставил ей Гай, она истратит на великолепнейшие нижние юбки, на самое дорогое бельишко. Ради него! Ради Кита!

Она расстегнула платье и выскользнула из него. Потом распустила волосы. Гадко хихикая.

Припарковав машину на Лэнсдаун-креснт, Гай остался сидеть в ней, ожидая, чтобы ушла боль. Через час с четвертью он все еще оставался там. Но и боль пребывала на месте. С широко раскрытым ртом — так широко, как тому еще в жизни не приходилось раскрываться, — он сполз с сидения и выбрался в ночь.

Огромный дом подплывал к нему, струясь темнотою. Он исследовал фасад: испуганной желтизны, указывающей на несчастье или бодрствование у постели больного, нигде не обнаружилось. Неужели его возвращение совпало с измученной дремотой Мармадюка в первые ночные часы? Парадная дверь впустила его внутрь. Кости его скрипели, расщепляясь и трескаясь, когда он оказался в холле. С безрассудной быстротой он на цыпочках ринулся к кухонной лестнице.

Стоя под хирургическими лампами, окруженный стиральными машинами, центрифугами для сушки и грудами подгузников, Гай обследовал себя безо всякой любезности, как какой-нибудь армейский врач. Животные его части выглядели уязвленными, подвергнутыми поруганию, но не более отталкивающими, чем обычно. А вот лицо казалось изменившимся — усохшим, мертвенно-бледным, — его лицо, поглупевшее от любви, повергнутое в ужас ярким своим отражением. Среди бесчисленных присыпок и мазей Мармадюка не было ничего, что могло бы ему помочь.

Когда, поправляя брюки, он вышел из прачечной, темную кухню пронзила молния страха: в световом зеве — ночная рубаха «а ля привидение». То была не Хоуп — Лиззибу. Ночной набег на холодильник.

— Что, Мармадюк утихомирился? — спросил он.

— Мм-хм… минут десять как.

Он подумал об их единственном объятии, объятии, о котором Хоуп никогда не знала и не узнает, — в Италии, в ванной комнате… не-такая-уж-маленькая младшая сестра, донельзя польщенная тем, что оказалась вдруг на переднем плане, сияющая, задыхающаяся от гордости. Какой большой стала она теперь… И как изменилась… Бедная, бедная Лиззибу.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — прожевав и проглотив, сказала она.

Гай прокрался наверх, замирая на каждой ступеньке, и разделся в темноте гостевой комнаты. Голый, он босиком стал пробираться по коридору. Яростная физика двери сражалась с ним за каждый дюйм: она скрипела и причитала, она скрежетала о ворс ковра. Когда пытаешься быть бесшумным, обнаруживаешь, что всему на свете до смерти хочется шуметь. И теперь струны этой повседневной физики отзывались на каждое движение Гая. Хоуп лежала в темноте, изогнутая, как S или Z, или как вопросительный знак.

Кгода Икт венрулся та… Когда Икт… Кгода Кит вернулся та ночь, так. Прсто делат. Где ссвет? Так. Ни в коем разу не раземны… ни в коем разе не разумны были эти последние «порно». И снова идти к Триш Шёрт — тожже. Но Ник сакзала, хошь пить — пей. Не вжно. Сазкала, не важжно. Мужчина — это охотник…

Он захлопнул за собой входную дверь. Встал над раковиной и выпил много тепловатой воды. Тогда ему стало лучше. Тогда он отпал. Неожиданно, в неуставном порядке, Кит подержал жену, чтоб отрыгнула, вывел на прогулку малышку и поимел собаку.

Жизненный стиль Кима Твемлоу! По-прежнему ходит повсюду в белых туфлях. Даже здесь, так высоко, по потолку проползает свет автомобильных фар. Дом, скругленная подъездная дорога, избранные гости для официального завтрака. О, Симфия! Амфея! Вообще-то я нахожу, что бокал шампанского в это время суток действует очень освежающе. Смамфа. Коринфия! Дорогая моя Арамимфа!.. Кит? Ты сможешь достичь многого, малыш. Да, маылш. Ты сможешь, мыалш. Ты, мылаш. Конечно, долбаный ты мшаыл…

Каково оно было? Ехать домой вот так — каково оно было? В машине, со спящим Клайвом. Луна. И Лондон — такой, каким он был прежде. Много лун фонарей вдоль дороги, много лун тому назад. ТВ. Господи. Теперь наводят камеры на меня. Я — мол… лодой, блин. Уф-ф. Что происходит, должно — уф. Ф-уф. Да, это — дда! Впред, млыш, впред!