Лондонские поля

— Вот ведь хороша, — сказал он. — Просто золото. Давай-ка, девочка, уложи ее как следует.

Чтобы освободить проход, коляску задним ходом ввезли на кухню. Чтобы она там поместилась, пришлось придвинуть стол еще ближе к стенам, после чего Киту пришлось заняться чрезвычайно утомительным делом — ногами запихнуть под него Клайва. Занимаясь всей этой деятельностью на кухне, они двигались близко-близко друг к другу, как в танце. Но никаких нежных чувств Кит при этом не испытывал. Настроение у него переменилось. Он думал о доме Гая и осознавал, что оказался в редкостном для себя положении — у него совершенно не было туда доступа; не было ключа, чтобы в него проникнуть и добраться до всех тех благ, которые могли в нем храниться. Кит вырос в полуподвальной квартире с невысокой арендной платой; квартира эта располагалась на Честертон-роуд (кварталах в шести вниз по Гроув от Лэнсдаун-креснт), и там, насколько ему было известно, в беспросветном забытье по-прежнему проживала его мать. Две комнаты, кухня и ванная. Всю свою юность просидел он в тех стенах, раздумывая, как бы из них выбраться. И наоборот, значительную часть своей взрослой жизни он провел в размышлениях о том, как бы ему туда вернуться. Теперь он давно уже знал, что по смерти матери квартира снова отойдет муниципалитету, а это, по понятиям Кита, означало, что с нею покончено. С матерью уж точно было покончено. Когда же Кит, подобно астроному, взирал на сияющий образ того, чем владел Гай, поток его сознания попросту останавливался. Он пересыхал. ТВ, думал Кит. Ничего лучшего он не мог придумать.

Кэт бочком протиснулась обратно. Кит пристально следил за нею, уточняя перечень ее телесных изъянов. У Кэт не было ничего из того, чем он дорожил в женщинах, ничего из того, что он в них искал. Она ничуть не походила на Энэлайз Фёрниш или Дебби Кенсит, на коренастую коротышку, чья грудь так и норовит разорвать лифчик, чей зад подобен тыкве, а ноги — молочным бутылкам. (Возможно, короткие ноги помогают сберечь время… Точно-точно. Уж они-то не запутаются. Короткие женские ноги — подспорье в его к ним дороге.) Когда пять лет назад он познакомился с нею, она выглядела девушкой с рекламы сливок двойной жирности: по-деревенски бледные брови, простодушно неприбранные волосы… Теперь же она представлялась Киту чем-то вроде призрака — фигурой, мельком увиденной на рассвете через испещренное дождинками ветровое стекло.

— Посмотрела б ты, на что стала похожа, — сказал Кит и заметил, как напряглись ее плечи над мойкой.

Кэт на несколько мгновений прервала работу и сказала, обращаясь к окну:

— Я устала. Ох, как же я устала…

Помолчала бы лучше, подумал Кит. Нет, в самом деле. Он не мог ни проявить жалости, ни уж тем более испытать ее в отношении кого-либо, кто столь явно провозглашал свою потребность в лечении. А если принять во внимание тот простодушный героизм, с которым Кит переносил слабость своей грудной клетки, изъязвление пищеварительной системы из-за пристрастия к карри, зуд и жжение кожи из-за остаточных венерических явлений, ломоту в локтевых суставах из-за бесконечного метания дротиков, мучительные свои похмелья, порою застившие ему весь белый свет…

Поднявшись на ноги, он сказал:

— Я сейчас попал в довольно-таки трудное положение. Приходится работать на износ…

Последовал размашистый жест.

— Кто, по-твоему, за все это оплачивает?!

В этой кухоньке (а точнее — где бы то ни было в этой квартире) размашистые жесты были уместны далеко не всегда. Одна из рук Кита врезалась в дверь, а другая — в холодильник.

— Бога ради, прилегла бы ты теперь да подремала.

— Пожалуй, так я и сделаю.

— А? После того, как приготовишь мне чай?

— Да, — сказала Кэт. — После этого…

Часом позже Кит, наверстывая упущенное, смотрел телевизор, при этом едва не упираясь коленями в экран (впрочем, в своей квартире он не особенно мог распоряжаться тем, где оказывались его колени).

— Эньла, — сказала малышка. — Эньла, Эньла, Эньла, Эньла. Эньла. Эньла, Эньла, Эньла, Эньла, Эньла, Эньла, Эньла, Эньла…

Вздохнув и несколько раз медленно покачав головой, Кит загасил только что прикуренную сигарету, выключил телевизор и встал. Посмотрел на Ким, плетеная кроватка которой была втиснута между телевизором и недействующим электрокамином. Потянувшись, Кит сильно оцарапал о стену правый локоть; затем, зевая, стал прогибать спину, пока голова его не ударилась о дверь… За дверью был балкон, заваленный спутниковыми антеннами — крадеными, неисправными. Места там не было. Не было места, где мог бы от души покрутиться Клайв.