Экстази

Выбегаю за дверь, мать кричит мне что-то вслед, но мне уже по фиг. Еду в больницу, сердце колотит, как сумасшедшее. Сучка ебаная, заразила его своими смолилками, как раз когда у меня момент такой важный. Захожу в палату, малыш спит. Просто ангел. Мне говорят, что с ним все будет в порядке. Пора уходить. У меня свидание сегодня вечером.

Я уже здорово взвинчен, когда добираюсь до места. Я следил за ними, я видел, как они входят и выходят, но сейчас мне надо зайти туда самому, в первый раз.

У меня мурашки по коже. Мне сразу поступает предложение от какого-то пидора, который, закатывая глаза, шепчет мне что-то о вечеринке в сортире. Посылаю его, куда надо. Мне нужен только один человек, он сидит у стойки бара. Его легко заметить — он тут самый старый. Подхожу и присаживаюсь рядом.

— Двойной брэнди, — говорит он бармену.

— А у вас благородный акцент, — обращаюсь к нему я.

Он оборачивается и глядит на меня так, как только глядят педерасты: эти мягкие рыбьи губки, эти мертвые девчоночьи глаза. Меня прямо воротит от того, как он оглядывает меня сверху донизу, будто я траханый кусок мяса.

— Не будем обо мне. Поговорим лучше про тебя. Выпьешь?

— Ладно. Виски, пожалуйста.

— Ну, теперь я должен спросить тебя, часто ли ты сюда ходишь или что-нибудь настолько же малозначимое, — с улыбкой говорит он.

Сука, старый педераст.

— В первый раз, — говорю ему я. — Если честно, мне уже давно хотелось… понимаете, простите, что об этом заговорил, но я подумал, что вы, уже не такой молодой человек, будете осторожней других. У меня жена и ребенок, и мне не хочется, чтобы они узнали, что я ходил в такое место… понимаете.

Он поднимает свою мерзкую руку, наманикюренные ногти, ладонью вверх, останавливая меня.

— Мне кажется, у нас происходит то, что наши друзья-экономисты обозначили бы как взаимное совпадение желаний.

— Что происходит?

— Мне кажется, нам обоим хочется неплохо поразвлечься, но тихо и так, чтобы никому об этом не стало известно.

— Никому не известно… да. Именно этого мне и хотелось бы. И неплохо поразвлечься, конечно. Как раз то, что надо.

— Давай-ка уйдем из этой зловонной ямы, — вдруг предлагает он мне, — у меня от этого места мурашки идут по коже.

Меня так и подмывает сказать ему на это, что а фигли, если ты сам педераст-извращенец, но я помалкиваю, и мы выходим. Саманта уже, наверное, ждет в сарае, я дал ей ключи.

На минуту мне кажется, что этот старикан-панталонник не захочет ехать в какой-то ремонтный сарай на самом краю Ист Энда, но его это как раз и возбуждает, похотливую суку. Посмотрим, как его возбудит это через пару минут.

Садимся в мою тачку, и, пока мы молча катимся, я иногда смотрю на это морщинистое, черепашье лицо в зеркало заднего вида; оно напоминает мне мультяшного героя — черепашку Тушу; и я думаю о том, что Саманта просто использует меня и что я веду себя, как большая нюня, но это и не важно, потому что если чувствуешь к человеку такое, что я чувствую к ней, то что угодно для него сделаешь, что блядьнахуйугодно, и все тут, и я, сука, отправлю-таки этого ублюдка в мир иной на хуй, в преисподнюю для извращенцев и пидоров…

В ремзоне

У меня в кассетнике стоит ABC, как раз на Всем сердцем, от которой мне так грустно становится, учитывая мои собственные обстоятельства. Я готов расплакаться, как девчонка, и чувствую, что от меня от самого повеяло голубизной, потому что этот пидор вдруг спрашивает меня:

— Все в порядке?

Но мы уже приехали. Я глушу мотор.

— Да-да… знаешь… у тебя уже такой опыт, наверно. А я все-таки стесняюсь немного. Ну, и то, что мы сейчас с тобой этим займемся, ведь не значит, что мы своих не любим, правда…

Сука — извращенец кладет мне руку на плечо.

— Не беспокойся. Ты просто немного взволнован. Пойдем, — говорит он, вылезая из машины, — мы уже слишком далеко зашли, чтобы теперь поворачивать назад.

Да, он, конечно, прав. Я тоже выбираюсь наружу и подхожу к воротам. Открываю навесной замок, распахиваю створки. Когда мы оба заходим, я закрываю их обратно и веду его к боксу.

Саманта врубает свет, я хватаю одной рукой эту черепашку-ниндзя за костлявое сухое горло, и сильно бью его по роже другой рукой, сжатой в кулак. Это то, что мой старик называл поцелуем из Глазго. Потом стряхиваю его на пол и пизжу ногой по яйцам.

Саманта тут же подбегает и исполняет что-то типа танца, взмахивая своими обрезанными крылышками, как в пинбол-машине, радуясь, как дитя, и кричит: