Меррик

Поймите меня правильно: она была вовсе не вундеркиндом, а просто талантливой, умной девочкой, которая после многих лет разочарования и скуки наконец-то получила свой шанс. Для нее не было помех на пути к знаниям. Ее не возмущало, если кто-то проявлял свое превосходство. Наоборот, она все впитывала в себя, как губка.

Обитатели Оук-Хейвен, где никогда прежде не было детей, пришли от нее в восторг. Гигантский удав стал всеобщим любимцем.

Эрон и Мэри часто возили девочку в город, где посещали местный музей, а также совершали короткие поездки в Хьюстон, чтобы познакомить ее с великолепными сокровищницами искусства этой южной столицы.

Что до меня, то в то роковое лето я, к собственному огорчению, был вынужден несколько раз возвращаться в Англию. Я успел полюбить новоорлеанскую Обитель, а потому искал любой предлог, чтобы задержаться в ней подольше, и писал длинные отчеты старшинам Таламаски, признаваясь в этой слабости, умоляя позволить мне оставаться здесь и объясняя, что должен получше узнать эту странную часть Америки, которая ничуть не походила на американскую.

Старшины проявили снисхождение. Я много времени проводил с Меррик. Тем не менее однажды пришло от них письмо, предостерегавшее меня от проявления чрезмерной любви к этой маленькой девочке. Превратно истолковав их советы, я почувствовал себя оскорбленным и поспешил поклясться в чистоте своих намерений. В ответ старшины написали:

«Дэвид, мы не сомневаемся в твоей безгрешности. Но дети бывают переменчивы. Мы заботимся лишь о твоем сердце».

Тем временем Эрон составил реестр всех сокровищ Меррик и в конце концов в одном из флигелей отвел целую комнату для статуэток, перевезенных из старого дома.

Наследство от дядюшки Вервэна составляла не одна, а несколько средневековых рукописных книг. Как и откуда он их получил, оставалось тайной. Но тот факт, что он их использовал, сомнений не вызывал: в некоторых томах мы обнаружили заметки, сделанные карандашом, а также несколько дат.

В одной из картонных коробок с чердака дома Большой Нанэнн оказалась целая подборка печатных книг по колдовству, изданных в 1800-х годах, когда в Лондоне да и во всей Европе резко вырос интерес ко всему «паранормальному», не говоря уже о медиумах, спиритических сеансах и тому подобном. Эти книги тоже были испещрены карандашными пометами.

Еще мы обнаружили огромный ветхий альбом, заполненный хрупкими пожелтевшими вырезками из новоорлеанских газет, рассказывающими о чудесах, приписываемых «местному доктору, знаменитому Джерому Мэйфейру», который, по утверждению Меррик, приходился дедушкой дядюшке Вервэну и которого она называла Стариком. Как выяснилось, в Новом Орлеане все были наслышаны об этой личности: газеты часто печатали краткие сообщения о колдовских шабашах, разогнанных местной полицией, каждый раз наряду с цветными и черными женщинами арестовывавшей множество «белых дам».

Самым драматическим открытием, однако меньше других полезным для нас как для ордена детективов-экстрасенсов – если мы действительно таковыми являемся, – стал дневник одного темнокожего мастера, изготовлявшего дагерротипы. Он был родственником Меррик, но настолько дальним, что она о нем даже не упоминала.

В неспешном повествовании некий Лоренс Мэйфейр рассказывал о мелких событиях местного значения и среди прочего описывал, какой была погода в тот или иной день, какие клиенты и в каком количестве посещали его студию, упоминал множество других, на первый взгляд не особо значимых, подробностей.

Я был уверен, что человек этот считал свою жизнь счастливой, и мы не пожалели времени, чтобы тщательно скопировать дневник и отослать копию в местный университет, где по достоинству оценят столь редкий документ, созданный еще до Гражданской войны и принадлежащий перу цветного.

Впоследствии мы разослали в различные южные университеты много копий рукописных свидетельств прошлого и фотографий. Ради благополучия Меррик такие шаги всегда предпринимались с огромной осторожностью.

Имя Меррик в сопроводительных письмах не упоминалось. Она не хотела, чтобы какие-либо материалы связывали с ней лично, ибо не желала обсуждать свои семейные дела вне ордена. Думаю, она опасалась – возможно, не без оснований, – что ее присутствие в Обители может вызвать у людей нежелательные расспросы.

– Пусть они узнают о моих родственниках, – частенько повторяла она за столом, – но им совершенно ни к чему знать обо мне.