ЧЕРНОМОРСКИЕ КАЗАКИ

Впрочем, погибая где-нибудь в тесном закоулке от ночного кинжала, вор может сказать, как Муций Сцевола: за мною еще триста таких же отчаянных голов.

Если что еще обуздывает воровство, так это трудность сбыта воровских животных и пожитков. Появление наших укреплений за Кубанью втайне обрадовало воров, которые увидели в них удобные пристани для поспешного сбыта предметов своей промышленности. Действительно, ни с чем они так не навязываются к черноморцам, занимающим укрепления, как с воровскими предметами, за которые выпрашивают самую ничтожную цену. Они готовы выкрасть у своих соотчичей лошадей и сделать их пешими; готовы выкрасть у них оружие и сделать их беззащитными; готовы, наконец, выкрасть рогатую скотину и баранов и сделать их голодными и холодными. Словом, наши закубанские укрепления могли бы сделаться сифонами, способными вытянуть из непокорных аулов все средства к сопротивлению и к существованию, если б только мы захотели воспользоваться недостойными орудиями в недрах самых враждующих против нас населений сокрытыми. Но честь и слава русскому оружию и русскому правительству! Ворота закубанских укреплений крепко заперты для толкущих в них обкрадывателей наших заблуждающих противников. Для базаров, бывающих при укреплениях, постановлено даже правило, внушенное нам великодушным опасением, как бы не купить чего-нибудь воровского, незаведомо того. Правилом этим требуется, чтобы всякое проданное горцем на базаре животное было выдержано при укреплении трои сутки на испытании — не окажется ли оно воровским.

Будем справедливы и к черноморцам, верным и добросовестным исполнителям благих намерений правительства. В строгом повиновении запрещению принимать предложения закубанских воров они показывают честность примерную и твердость духа фабрицианскую. Соблазн велик. За воротами укрепления ржет добрый черкесский конь. На своей стороне не купить такого коня ни за сто рублей; а его отдают за пять. Там же мычит проголодавшийся «огуз», подъяремный вол, не так рослый, но крепкий и способный тянуть плуг по казацкой борозде; за него возьмут всего-то полтора карбованца.^[72] Так, огуз мычит привлекательно, а конь ржет пленительно; но что, в то же время, напевает совесть, которая никогда не молчит и не дремлет в нравственной природе черноморского казака? — И совесть ничего, — она снисходительно объясняет: десятая заповедь не велит желать ни вола, ни осла ближнего своего, а это неприятельское… Видите теперь, каков соблазн-то.

Есть между горцами люди, которые разумеют и ценят наше великодушие в борьбе с ними и нашу рыцарскую разборчивость в средствах. О том и другом они отзываются с уважением, вполне сознанным, хоть и не слишком громко высказанным. Настолько же признательны они и к нашей осмотрительности в пропуске за Кубань железа и железных изделий. Чрез это между закубанскими ворами не может распространиться страшное в своем роде орудие — буравль. Для черкесских воров буравль то же, что для наших сказочных разбойников волшебное растение «разрыв-трава». Надобно знать, что закубанские горцы совсем незнакомы с употреблением железных запоров и замков. Двери их конюшен и кладовых заколачиваются на ночь деревянными клиньями. От чего в аулах каждый вечер и в одно время поднимается всеобщий стук, которым и заканчивается шум дневной деятельности.

Дверной запор горца гремит, колесо его арбы скрипит; но его шашка, упрятанная вместе с рукоятью в сафьянные ножны, не звучит; его винтовка, скрытая в черном косматом нагалище, как молния в туче, не блестит, пока не грянет громом выстрела; его чевяк, мягкий и гибкий, как лапа тигра, не стучит; его конь, охлажденный ножом легчителя, не ржет на засаде; его язык, скудный гласными и составленный из односложий, не имеет звуков при сговоре на ночное нападение…

При отпираньи, клин выбивается с другого конца, с тем же стуком. Выходит, что воровское ночное покушение отпереть дверь, заклепанную таким запором, не может обойтись без шума. А сон горца тонок, его жилье, амбар и стойло сдвинуты тесно; ясли коня от спальни наездника отделены одной тонкой перегородкой, и сквозь нее протянута привязь. Так вот, чтоб отпереть вышеобъясненный патриархальный запор без шума, воры прибегают к помощи буравля. Буравль направляется с головной части клина и вползает в него так тихо, как змея в нору; клин раскачивается и, уступая силе воровских рук, выходит из своего гнезда без обычного, шумного содействия долбни, похожей (сказать мимоходом) на тех друзей, которые, оказывая вам услугу, шумят про нее на весь базар.

---

72 Из наших денег горцы берут одно лишь серебро (сребролюбцы!) и изредка медную монету; золота не берут, потому что вовсе не знают цены этого металла, не существующего у них ни в каких изделиях. Про них, Калифорния могла бы подождать еще несколько тысячелетий открывать свои заветные златохранилища.