Свободу медведям

Знал ли мой отец об этом? И Вратно признался, что он сам был вынужден какое-то время скрываться в горах, но не в сербских.

Хорошо, а знает ли мой отец, о чем поют сербы сейчас?

• Nec'emo Tita Bandita —
• Носето Kralja, i ako ne valja!

• Мы не хотим Бандита Тито —
• Хотим мы короля, хотя он не слишком хорош!

Тогда вам не следует хотеть такого короля, сказал мой отец сербу. На что старик пропел Вратно:

• Bolje grob nego rob!

• Лучше гроб, чем быть рабом!

— Нет, — возразил мой отец. — Что угодно лучше, чем гроб.

Несомненно, он при этом подумал: «В особенности в такой могиле, которой удостоился Готтлиб Ват».

Но Вратно не стал убивать старого серба за кражу бензина. Он заключил с ним сделку. Мотоцикл с коляской с движком 600 кубических сантиметров, с тридцатью тремя неизрасходованными фанатами — за сербское удостоверение личности, изготовленное подпольным способом, разрешение на передвижение с именем и фотографией, которое позволило бы моему отцу пересечь австрийскую границу на гоночном мотоцикле. Потому что он направляется в Берлин, чтобы убить Гитлера, пояснил он.

— Почему бы тебе не убить Тито? — спросил серб. — Тебе не пришлось бы ехать так далеко.

Но они все же совершили сделку. Некий Зигфрид Шмидт получил особое разрешение за подписью немецкого командования на передвижение в качестве специального курьера, изготовленное малочисленным, но весьма эффективным сербским подпольем в Мариборе. И одним холодным, ясным утром в середине декабря 1944 года Зигфрид Шмидт — бывший Вратно Явотник — перебрался в Австрию и через реку Мур рванул на «Гран-при 39», освобожденном от военного снаряжения (для выполнения особого поручения), на север в сторону города Грац по дороге, которая теперь называется 67-е шоссе.

И я склонен верить, что тем же самым холодным декабрьским утром 1944-го капитан четников Ракович был наконец-то пойман партизанами и доставлен обратно в Чачак, где его изуродованное тело было выставлено на рыночной площади.

О том, что произошло с моим отцом после того ясного, холодного утра, когда он въехал в Австрию, я могу лишь догадываться. Но в любом случае Зигфрид Шмидт не мог долго находиться под защитой формы вермахта, гоночного мотоцикла и своих особых бумаг, которые являлись особыми лишь до тех пор, пока немцы удерживали Австрию.

Однажды утром мой отец выехал на север, в Грац, хотя и не смог бы сказать, как долго он пробыл в Граце или когда именно он выехал на северо-восток, в Вену. Он не мог долго оставаться в Граце — это точно, так как югославские партизаны пересекли австрийскую границу практически вслед за ним и без всяких особых бумаг.

Но и Вена не могла служить надежным пристанищем для особого курьера, передвигавшегося на гоночном мотоцикле «Гран-при»; 13 апреля 1945 года, ровно через четыре месяца после того, как мой отец покинул Марибор, советские войска заняли Вену с помощью бойцов австрийского Сопротивления. Подразумевалось, что Советы освободили город, но для армии освободителей они слишком много насильничали. Советам трудно воспринимать Австрию как жертву Германии — на русском фронте они видели слишком много австрийцев, сражавшихся бок о бок с немцами.

Но каковы бы ни были обстоятельства, 13 апреля 1945 года Зигфрид Шмидт был вынужден уйти в подполье.

А 30 апреля французские войска перешли границу Австрии через Ворарлберг; на следующий день американцы появились со стороны Германии; и, когда британцы из Италии двинулись сюда где-то через неделю, они были поражены, обнаружив, что югославские партизаны уже неистовствуют в провинциях Каринтия и Штирия.

Австрия была заполонена, а Вена осталась внутри — усвоившая урок, что ей не следует встречать победителей с распростертыми объятиями.

Но в связи с этим о моем отце мало что известно. Брошенные квартиры в домах служили самыми лучшими пристанищами — настолько популярными, что частенько оказывались битком набитыми людьми, не желавшими приютить какого-то придурка, который не хотел бросать разоблачающий его мотоцикл. Вратно помнил, как сквозь почтовые щели блестели глаза: «Для солдат нет места, спрячьтесь где-нибудь еще».

Еда могла служить временным пропуском, но из-за нее можно было и погибнуть.

Вратно помнил теплую, весеннюю погоду, помнил ту неделю, когда он пытался заманить в ловушку какого-нибудь русского и отнять у него форму — поскольку в форме вермахта лингвистические способности моего отца казались недостаточно убедительными.