Свободу медведям

Русский офицер с револьвером подходил вплотную к домам — отличная цель для цветочных горшков или кастрюли с кипящими макаронами, — проверяя, все ли парадные двери заперты. Его прикрывал пехотинец с автоматом, шагавший по самому краю тротуара, — негодная цель для тяжелых оконных цветочных ящиков, поскольку понадобилось бы приложить большое усилие, чтобы швырнуть эдакую тяжесть на такое большое расстояние.

Автоматчик обозревал окна; офицер сначала щупал рукой вокруг косяка, прежде чем войти в двери. Прожектор от бывшего посольства Болгарии двигался перед ними. Комендантского часа, как такового, не было, но даже свет, оставленный после полуночи, вызывал подозрения, и поэтому Ватцек-Траммер зажигал свечу на кухонном столе и опускал жалюзи, не доходившие на дюйм до подоконника. Так что у Ватцека-Траммера для наблюдением за русскими часовыми оставалась щель в целый дюйм; Эрнст уверял, что он сохраняет, так сказать, мир и покой на Швиндгассе благодаря тому, что насылает дурной сглаз, хворь, колдовство, транс или даже благословение на пехотинца с автоматом, когда тот проходит мимо.

Ибо первое, что отметил Ватцек-Траммер насчет автоматчика, так это его нервозность: он оглядывал окна позади себя более внимательно, чем те, что освещались двигающимся вперед лучом прожектора, он то и дело щелкал затвором автомата. Ватцек-Траммер заявил, что его долг — сидеть у окна и насылать спокойствие на часового, а также быть готовым к утреннему выходу прачки фрау Дрексы Нефф, еще одной ночной наблюдательницы, неожиданно появлявшейся из своего подвальчика и кричавшей через улицу Эрнсту:

— Ну как вам ее кофе, герр Траммер? Верно, жидкий, да? Может, стоит улучшить его моим?

И Ватцек-Траммер обычно отвечал:

— Нет, кофе замечательный, но нужно добавить в него миндальной эссенции или немного лучшего французского бренди!

— Ха! — отвечала бойкая Дрекса. — Вам следует немного поспать, герр Траммер. Ха! Вот что вам в первую очередь надо.

Прошел уже февраль и большая часть марта 1946-го, и каждый день фрау Дрекса — когда март уже подходил к концу — спрашивала Ватцека-Траммера, не разрешилась ли моя мать от бремени, и за это время не произошло ничего особенного, кроме одного инцидента: на Плёсслгассе, за два квартала от наблюдательной щели Ватцека-Траммера, был застрелен из автомата мужчина, решивший после полуночи помочиться из окна на улицу (потому что, как выяснилось потом, у него засорился туалет). Шум этой очереди дошел до автоматчика с Швиндгассе, и он заметался по улице, щелкая затвором — выискивая в ночном небе летящие цветочные ящики, кухонную утварь и мокрые комки носков. Которые, однако, не появились, иначе бы он точно начал стрелять.

И еще одного инцидента: Советы захватили себе целую Дунайскую пароходную компанию, объявив ее, так сказать, военным трофеем. О чем также дискутировалось на заседании Союзнического совета.

Но до того времени, когда я так впечатляюще появился на свет, больше ничего не произошло.

Ватцек-Траммер помнит легкий снег, помнит то, как моя мать вошла в кухню утиной походкой, не удовлетворившись, как обычно, выпитым стаканом молока. Помнит, как дедушка и Вратно оделись и прокричали из двери парадного русскому часовому у бывшего посольства Болгарии. И все трое уселись в русскую военную машину, которая отвезла их в находившуюся в советском секторе клинику.

Это произошло ранним утром 25 марта 1946 года. Было около трех-четырех утра, запомнил Эрнст Ватцек-Траммер, когда дедушка позвонил домой и сообщил Ватцеку-Траммеру и моей бабушке о моем появлении на свет — о мальчике! Девяти фунтов девяти унций — довольно крупный младенец, должен заметить, учитывая скудное питание во времена оккупации. И моя бабушка схватила свечку и бросилась через кухню к окну с опущенными жалюзи, не доходившими на дюйм до подоконника, — подняла вверх жалюзи и, держа в руке свечку, закричала через улицу своей приятельнице-прачке:

— Дрекса! Это мальчик! Почти десять фунтов!

Ватцек-Траммер вспоминает: он был на полпути между телефоном и бабушкой, в нескольких шагах, как ему кажется, — он рванулся к ней, пытаясь затушить свечку, когда свет прожектора залил кухню, и бабушку словно толкнуло к нему, и она упала мимо него. Их траектории пересеклись, он помнит, как, обернувшись, увидел ее лицо, когда она падала, — удивленное лицо, еще не залитое кровью. На самом деле Ватцек-Траммер не помнит, чтобы он слышал треск автоматной очереди до того момента, когда он подбежал к бабушке и попробовал усадить ее.