Свободу медведям

«К черту все сказки, — подумал я. — Я все решаю сам».

— О, Графф, — сказала Галлен, стараясь говорить как можно более беззаботно. — Послушай, нам ведь совсем не обязательно смотреть зоопарк.

— Но ты не можешь поехать в Вену, — возразил я, — без того, чтобы не взглянуть, как весна преобразила зоопарк.

И хотя первая смена дежурства являлась единственным моментом в сутках, когда звери могли поспать, я увидел их всех проснувшимися и навострившими уши — они слушали этот разговор.

«Однако вы, животные, неправильно меня поняли, — подумал я. — Нет никакого смысла возрождать вашу надежду. Я еду просто посмотреть на вас». Но они все проснулись и смотрели через свои загородки, словно упрекая.

— Пошли спать! — заорал я.

— Что? — вздрогнула Галлен. — Ты хочешь о чем-то подумать? Тогда я схожу в лес за дровами, если тебе нужно побыть одному… если ты не хочешь говорить со мной.

Но я подумал: «Ты собралась ради меня продать свои волосы, ради бога, ничего больше не делай!» Потом я потянул ее назад, когда она встала, чтобы уйти. Я зарылся лицом в ее колени, и она приподняла фуфайку, чтобы спрятать меня под ней, прижимая к теплому, впалому животу. Она обняла меня; ее тело повсюду слегка пульсировало.

А я подумал: «Ганнес Графф, собери свои несобранные части, пожалуйста. Эта трепещущая девушка слишком уязвима, чтобы хоть чем-то унизить ее».

Еще планы

Сразу за Хёттельдор-Хикинг, на окраине Хитзингера мы нашли первоклассный салон, носящий название «Орестик Зиртес» — греко-венгерский или венгеро-греческий. «Моим отцом, — сообщил нам хозяин, — был Золтан Зиртес, а матерью — бывшая красавица Нитца Пападату». Сейчас она сидела и взирала на нас со своего трона, самого лучшего парикмахерского кресла.

— Мой отец ушел, — сказал Орестик.

И не просто позавтракать — догадался я; а бывшая красавица Нитца Пападату тряхнула блестящей черной гривой волос, брякнув украшениями на длинном черном платье; расшитое драгоценностями платье с низким V-образным вырезом выставляло напоказ треугольник ее плоти с выпяченными округлостями высокой, мощной груди. Бывшая красавица, как пить дать.

— Вы покупаете волосы? — спросила Галлен.

— Зачем нам их покупать? — удивилась старая Нитца. — Это ни к чему — они валяются у нас на полу.

Но на самом деле на полу ничего не валялось. Здесь царила чистота — легкий, приятный запах духов ударял в нос, когда вы входили с улицы. Однако этот запах становился все более мускусным по мере того, как вы приближались к Нитце. Единственные волосы на полулежали под креслом Нитцы, как если бы никому не позволялось подметать под ней, пока она восседала на троне.

— Девушка имела в виду — для парика, мама, — пояснил Орестик. — Ну разумеется, мы покупаем волосы. — И он прикоснулся к косе Галлен, словно желая проверить, какова она на ощупь. — О, они у вас просто чудесные! — воскликнул он.

— Я тоже так считаю, — сказал я.

— У молодых самые лучшие волосы, — сказал Орестик.

— Ну да, она ведь молодая, — кивнул я.

— Но они рыжие! — возмутилась Нитца.

— Такие еще больше требуются! — воскликнул я, а Орестик все гладил ее волосы.

— Сколько? — спросила Галлен, стараясь держаться твердо, по-деловому.

Орестик оценивающим взглядом окинул ее косу. Его собственные волосы выглядели жидкими и ослепительно чистыми, словно сырая трава на болоте. Я с любопытством оглядел ряд выставленных в окне голов: у каждой, в парике и с ожерельем на шее, был вздернутый нос без ноздрей.

— Двести шиллингов, — ответил Орестик. — И после того, как я отрежу косу, — любая стрижка по ее желанию.

— Триста пятьдесят, — сказал я. — Те, что выставлены в вашем окне на продажу, начинаются с семисот.

— Видите ли, — заерзал Орестик, — мне придется как следует потрудиться, чтобы сделать из волос парик. Вряд ли где-то ей дадут больше, чем здесь. — И с этими словами он откинул косу Галлен в сторону.

— Тогда триста, — уступил я.

— Двести пятьдесят, — вмешалась Нитца, — и я бесплатно проколю ей уши.

— Проколете ей уши? — удивился я.

— Мама прокалывает уши, — пояснил Орестик. — Сколько их уже было, мама?

«Возможно, все они лежат в ящике ее комода», — подумал я.

— О, я давно сбилась со счету, — заявила старая Нитца. Затем она посмотрела на Галлен: — Так как насчет двухсот пятидесяти и ваших ушей?