Свободу медведям

Теперь мы перестали давить на подножки, позволив нашему мотоциклу нести нас рысью; дорога здесь все же была, она падала и изгибалась, награждая нас шлепками деревьев то с одной, то с другой стороны; из канав выпрыгивали стрекочущие кузнечики, а черные дрозды стремительно падали вниз.

Затем девичья коса, казалось, едва не коснулась нас, когда девушка резко повернула голову на звук нашего мотоцикла и отскочила в сторону. Коса была толстая, золотисто-каштановая, длиной до самого пояса, а ее конец шлепал по высокому, покачивающемуся заду. Юбку раздувал скорее ветер, чем стройные бедра. Слишком мягкий гравий не позволил нам затормозить, поэтому мы лишь на мгновение увидели ее — длинные загорелые ноги и метнувшиеся вниз, к коленям, пальцы, когда она попыталась подобрать под себя юбку, спасая ее. Затем я оглянулся через плечо, но она уже отвернула лицо в сторону, тряхнув своей роскошной косой; подхваченная ветром коса змеей взметнулась на солнце. Я едва не дотянулся до нее, но ветер уронил косу на плечо девушки, и она крепко прижала ее к щеке; и это все, что я успел разглядеть, не считая свисавшего с руки узелка. Она одернула коричневый кожаный жакет — так же резко, как и косу. Затем скрылась от нас за крутым поворотом.

— Ты разглядел ее лицо, Зиг?

— Ты ведь тоже не смотрел на лицо?

— Когда я обернулся, то посмотрел. Но она спрятала его от меня.

— А-а, — протянул Зигги. — Она его стесняется. Это плохой знак, Графф.

Но я продолжал выглядывать ее на дороге, как если бы девушки с такими роскошными, золотистыми косами встречались не менее часто, чем почки на яблонях или кузнечики.

Большой медведь, большая медведица, пути ваши воистину неисповедимы

Под яблоневыми деревьями лежал валежник и обрезанные ветви, не замеченные сборщиками хвороста. Низкие сучья покрыты цветами и почками; пчелиные ульи составлены на тару для сбора яблок — выкрашенные в белый цвет, они высоко установлены, чтобы трактора и повозки не опрокинули их и не рассеяли пчелиный рой. Сейчас в садах для пчел наступила самая горячая пора; покинувшие ульи пчелы открывали яблоневые почки, перелетая от цветка к цветку, — о, друг цветка и опыления, оплодотворяющая пчела!

— Разве оплодотворение не великое дело? — спросил меня Зигги.

А валежник легко было превратить в костер — и быстро получить горячие угли; мы сбрызнули угли водой, чтобы загасить пламя, затем пристроили сковороду на раскаленные камни и положили на нее наш кусок масла. Зигги накрошил хлебной корки, и мы дразнили глупую форель до тех пор, пока она не набрасывалась на приманку.

Узкий проток форелевой речушки пересекал дорогу и сады, спускаясь вниз к горе — туда, где после нашего ленча нам предстояло увидеть Вайдхофен.

Речушка была настолько неприметной, что мы едва не пропустили ее; мост через нее был так узок, что мы с трудом проскочили через него. Но форели здесь оказалось хоть пруд пруди; теперь она распласталась на сковородке и шипела в унисон пчелиному жужжанию.

Одна пчела летела над речушкой с яблоневым лепестком, плеснувшие высоко брызги потока намочили пчелиные крылья и завладели ею вместе с лепестком. Бедняжке не повезло; огромная форель метнулась из-под берега, высунулась из воды и в одно мгновение заглотнула лепесток вместе с пчелой.

— Мы пропустили одну рыбину, — заметил я.

— Уж не ту ли, что готова слопать всю удочку целиком? — сказал Зигги.

Мы и сами ели не слишком красиво, подхватывая куски лезвием ножа, пока рыба не остыла настолько, чтобы брать ее руками.

И конечно же мы охладили в речушке пиво, которое теперь вместе с трубкой дожидалось окончания сытного ленча.

Затем — животами вверх на солнце, а вокруг нас продолжали жужжать пчелы; из сада я не видел дороги, только перила моста, подчеркивающие линию деревьев, зеленые пятна букетов из цветов и бутонов. Этот мир добр сам к себе, подумал я. Да, пчелы собирают мед для пасечника, пчелы способствуют опылению и увеличению урожая хозяина сада; и никто никому не причиняет вреда. И если бы герр Фабер оказался пасечником, а Гиппел — хозяином сада, то разве с ними не было бы все в порядке, а?

Поэтому я сказал:

— Знаешь, Зигги, мне это никогда не надоест.

— Однажды пойдет дождь, — буркнул он. — И однажды пойдет снег.

И его записная книжка превратила все это в стихи:

• Судьба ждет,
• Пока ты спешишь
• Или пока ты ждешь —
• Ей это все равно.

Затем я увидел ее голову, медленно плывущую над перилами моста; одной рукой она держалась за перила, и мне показалось, будто она шла на цыпочках, в противном случае мы бы ее не увидели. Золотисто-рыжая коса лежала поверх плеча, обвивая воротник ее кожаного жакета. Она закрывала горло девушки словно шарфом, из которого выглядывало ее продолговатое лицо. Перила разрезали ее пополам, так что мы могли обозревать не более чем ее бюст.