Свободу медведям

— Видишь? — крикнул он, выбросив ногу вперед с той стороны, которая шла вниз, на этот раз до вилки заднего колеса; он ставил обе ноги на подножки и удерживал равновесие, пока мотоцикл не выпрямлялся сам. Он возвращался обратно, всякий раз проезжая немного дальше в обоих направлениях, когда поворачивал, так что мой отец был вынужден выбраться из сосновой рощи и ступить носками на речной лед, чтобы увидеть во всей красе фантастические развороты Вата.

Снова и снова мотоцикл касался льда выхлопными трубами и вилкой рулевого колеса, а Ват выбрасывал ногу вперед, чтобы выпрямить машину.

— Видишь? — орал он, заставляя застывшую реку звенеть и петь под ним. Назад и вперед, быстрее и быстрее, по все более и более расширяющемуся радиусу — позволяя мотоциклу ложиться на лед, а вилке рулевого колеса едва не доставать до проточной воды подо льдом. Выполняя завиток, Ват слегка стучал задним тормозом, давая мотоциклу выскальзывать из-под себя, пока он держал на взмахе ногу; потом мотоциклу позволялось наконец отдохнуть, его осторожно укладывали почти плашмя — практически ставя на бензобак, пока машина не переставала выписывать вензеля.

Затем только одно беспокоило Вата — встанет ли тяжелый «38» обратно на колеса. Готтлиб заскользил по льду, пытаясь поднять его. Мой отец спустился с берега, и они вдвоем подняли машину, обтерев бачок в том месте, где он оказался залит маслом.

— Разумеется, — сказал Ват, — тебе надо почувствовать это самому. Но это делают вот так.

— Ездят по реке? — спросил мой отец.

— Нет, дурачок, — сказал Ват. — Так ты управляешь на мазуте или масле. Ты держишь дроссель ровно, ты убираешь ноги из-под машины, и если не касаешься тормоза, то она выпрямляется сама.

Затем они засеменили по льду до того места, где берег был более пологим. А с дальнего конца реки появилась орущая компания рыбаков на санях, которые тянули за собой конькобежцы; они приближались с той точки, откуда наблюдали невиданное представление, не переставая глухо аплодировать своими варежками.

Вероятно, Готтлиб Ват никогда раньше не давал подобных публичных уроков: он выглядел ошеломленным. Он стоял, сняв с головы шлем и держа его под мышкой, в ожидании венка или памятного подарка или хотя бы поцелуя бородатого рыбака. Он выглядел застенчивым, неожиданно неуверенным в себе. Но когда компания рыбаков приблизилась к ним, мой отец разглядел, что словенцы были безнадежно пьяны и не обращали никакого внимания на форму Вата. Они подкатили на санях к левой ноге Готтлиба, и один из рыбаков, держа варежку вместо микрофона, прокричал ему на сербохорватском:

— Ты, должно быть, самый свихнувшийся чудак в мире!

Затем они все захохотали и захлопали варежками. Ват заулыбался; его добрые глаза молили отца перевести речь.

— Он сказал, что ты самый лучший в мире гонщик, — перевел Вратно Готтлибу Вату, а ликовавшим пьянчугам на санках ответил на вежливом сербохорватском: — Продолжайте улыбаться, уроды, и не забудьте слегка поклониться перед уходом. Перед вами немецкий офицер, и он от вас мокрого места не оставит, если вы еще ляпнете хоть одно слово.

Вратно заставил их улыбаться с саней глупой улыбкой, их пятки заскользили по льду, когда они развернулись назад. Самый толстый из них свалился на лед и обругал конькобежцев. Те увлекали за собой санки, держась друг друга, бедро к бедру, и напоминая детей, которых занесло в такое место, где кататься на санках было немыслимо или запрещено.

Мой отец поддерживал мотоцикл, пока Ват радостно махал рукой удалявшимся почитателям своего таланта. Бедный, доверчивый Готтлиб Ват, со шлемом под мышкой и задранным подбородком, такой ранимый на исцарапанном льду.

— Это было на самом деле здорово, Ват! — сказал мой отец. — Ты был просто неотразим.

Двенадцатое наблюдение в зоопарке:

Вторник, 6 июня 1967 @ 4.30 утра

Я продрог до самых костей и забился поглубже в свою зеленую изгородь, когда в дверном проеме центрального прохода, звеня ключами, появился старина О. Шратт. В следующее мгновение я, пригнувшись и переваливаясь как утка, выбрался из моего убежища и глянул на него. Нетвердой походкой он направился к выходу из Жилища Мелких Млекопитающих и спустился по мерцающекровавым ступеням.

О. Шратт пьет на работе! Курит травку, принимает LSD или транквилизаторы! О. Шратт толкает героин — животным! Что ж, вполне возможно.